Братец мой, маленький и глазастый,
Свиток один прочитал с конца:
Что-то про море, у моря — царство,
В царстве, как водится, правит царь.

Мирно жилось под рукой закона,
Где всякий ключ ведал свой замок.
Царь иногда побивал дракона,
Только прикончить никак не мог:

Или поля зарастут бурьяном,
Или ручей потечет золой.
Слухи ходили, что мать смутьяна
Заточена была под землей.

Мол, старый царь подрубил ей крылья,
В цепи железные заковал.
Панцирь ее покрывался пылью,
Жар неугаснувший остывал.

Так и не стало с тех пор покоя,
Хоть на веревку дракона вздень...
Только теперешний царь другое
Тщетно обдумывал каждый день.

Долго искал он себе невесту.
Можно подумать, что ерунда:
Всякой приличной девице лестно
Было ответить владыке "да".

Но ни одна не пришлась по нраву:
Эта уродина, та крива,
Третья в ночи собирает травы,
Да и отец ее колдовал.

Эти две дуры всегда смеются,
Та, что у стенки, всегда молчит,
Эта получше, но косы куцы,
Будто обрезали палачи.

Все в них неправильно: дышат, ходят,
Даже здороваются не так.
Может быть, дело в дурной породе,
Может быть, он еще тот чудак.

Только ни силы в них, ни величья,
Будто и в жилах не кровь — вода.
Глянешь на миленькое обличье,
А за обличием — пустота.

Так он и правил, как жил исконно:
Честно и миловал, и карал,
Взыскивал подать, гонял дракона,
Войско могучее набирал.

Только тоска становилась злее.
Раз встретив ящера у ручья,
Царь подошел и спросил у змея:
— Враг мой, здорова ли мать твоя?

Что было дальше, я сам не помню,
Только старик один говорил:
Царь, мол, спустился в каменоломню,
Переходившую в лабиринт.

Вышел к пещере, где тварь томилась,
Жуткой окутана тишиной.
Вышел, готовясь явить ей милость,
Вышел — и замер как соляной.

Ибо явилась старинной былью,
Песней бессмертной, мечтой живой.
Купол ее исполинских крыльев
Небом простерся над головой.

Ибо могущественней любого
В прежнем величьи она была.
Царь, говорят, осмотрел оковы
И разомкнул их куском стекла.

Сколько отцов потом горевали,
Сколько невесток царь отдавал —
Только женился на этой твари,
Южной короной короновал.

С тех пор в краю этом было вдосталь
Хлеба, и золота, и огня.
Тысячу лет правит их потомство,
Тысячу — если считать меня.