Друзья, вы знаете, я редко злюсь, но сейчас прямо пригорело.

Я уже привыкла (хотя не скажу, будто дико этому рада), что о том, что кто-то прочитал мои работы и они ему понравились, я узнаю сильно позже и вообще в другом разговоре. Я знаю, как это неприятно, поэтому, если сама знакомлюсь с чужим творчеством и оно мне хоть в чем-то нравится, я обязательно говорю об этом автору. Друзья знают, как я разыскивала Гарри Тертлдава, чтобы поблагодарить за его византийский цикл, написанный еще в восьмидесятых. И хотя мне обидно, что не все так себя ведут, я уже махнула на это рукой.

Но в последние несколько дней на двух сайтах, где я выкладываю свое творчество, мне написали в личку незнакомые люди и поинтересовались, буду ли я писать продолжение (старого фанфика по Толкину и истории про блудницу Иду). Ни одного доброго слова о самих текстах так и не сказали. Притом, что эти истории сюжетно закончены - это не оборванное повествование, о котором еще нельзя сказать ничего определенного, а вполне себе завершенные произведения.

В связи с чем у меня вопрос: совсем охерели, что ли?

Если тебе понравилось и ты хочешь еще, то сначала благодаришь, потом просишь. Изи.

Таки шо я имею сказать:

1. Когда думаешь о головных уборах средневековой Европы, на ум приходит что угодно, только не меховые шапки. О, сколько нам открытий чудных...

2. Интересно, откуда Хониат знал такие интимные подробности. Он сопровождал Императора на тусовки? Или сопровождали другие люди с очень длинными языками?

3. На месте Алексея я бы являлась к крестоносцам без короны, чтобы у них не было искушения по приколу ее примерить. Игра, конечно, невинная, но символичная. Доигрались.

4. Немного личного.Отношения Императора с крестоносцами напомнили мне мою старую сказку "Стенолаз и змей", написанную по мотивам толкиновского "Сильмариллиона". В ней десятилетний Стенолаз, сын бывшей пленницы Моргота, не может найти пристанища в окрестных селах и идет в Ангбанд просить работу. А на что ты готов чтобы покушать? Его устраивают в небольшую кузню, где он носит воду да разжигает огонь. Тяжелая работа, не слишком сердечное отношение и отсутствие солнечного света угнетают мальчика. Однажды он знакомится с одной из морготовых драконих по имени Савалах Адская Печь. Поначалу она его пугает, но затем, видя, что Савалах не проявляет враждебности, а только любопытство, Стенолаз перестает ее бояться. Более того, их встречи становятся для него единым светом в окошке, и он с нетерпением ждет их. Для Савалах он просто человечий детеныш, она ничего не ждет от него, ни за что не ругает. Он может лежать у нее под боком и говорить о всякой ерунде. Не всё из его речей ей понятно - она обладает более яростью, чем мудростью - но ничто не вызывает ни презрения, ни недовольства.

Счастлив у кого есть те, с кем можно снять корону. Крестоносцы были для Алексея той самой драконихой. Фактически их вожди взяли его под крылышко, ведь он был совсем еще дитя, и ноша, которую он на себя взвалил, была ему тяжела, а в столице не нашлось ни одного человека, искренне ему преданного. Рыцари же не могли оставаться с ним вечно. Исполнив свою часть договора, крестоносцы ждали, когда Алексей выполнит свою, а затем должны были уплыть в Святую землю. Даже рассорившись с Алексеем, они все же откликнулись на его последний призыв о помощи. Но было уже поздно.

"Так завершилась короткая, но яркая жизнь молодого императора. Алексей IV послужил катализатором перемен, произошедших в византийской политической системе, однако силами, которые он высвободил, было невозможно управлять, и он заплатил жизнью за свое честолюбие".

В этой истории жаль всех. Жаль несчастного паренька. Жаль его старика-отца. Жаль обманутых крестоносцев. Даже злобного Мурзуфла жаль, ведь он просто хотел защитить свой город. Трагедия - это когда все стороны правы. Уж не помню, чьи это слова.

За последние несколько лет я собрала на жестком диске довольно много фильмов, которые мне понравились. Так что подруга шутит, мол, если отключат Интернет, будет качать кино у меня. В моем собрании есть фильмы разных стран, но большая часть, конечно - американские, российские и европейские. Больше половины - исторические. И вот недавно я задумалась, чем они отличаются друг от друга, в чем хороши, а в чем плохи. Конечно, все это исключительно мои впечатления, ругать чью-либо киноиндустрию у меня и мысли нет.

читать дальшеАмериканские фильмы. Голливуд хорош там, где требуется красивая картинка. Американцы умеют создавать яркие масштабные зрелища. Включая голливудский фильм, я знаю, что потешу свое чувство прекрасного, ибо я тоже люблю все яркое, великолепное и торжественное. Например, фантастический боевик "Конг. Остров черепа" не содержит вообще ничего, кроме удивительно прекрасной картинки. Обычный полет вертолета снят там так, что превращается в танец. В то же время абсолютному большинству американских фильмов, что я видела, не хватает глубины. Красивая картинка не имеет под собой фундамента, громкие слова не поднимают духа, драматические сцены не трогают, потому что за ними ничего не стоит. США прекрасно удаются комедии (они смешные), ужастики (они страшные), фэнтези-сказки (они удивительно красивы). Но если ищешь что-то помимо визуального ряда, это все-таки не к ним.

Европейские фильмы. Тут все с точностью до наоборот. Большинство европейских фильмов на фоне голливудских и даже российских ощущаются как неяркие. Но они стоят на таком крепком фундаменте, что кажется, спроси режиссера о любой малости: почему ты решил снять здесь вот это - и он ответит, на что опирался. Именно с европейскими историческими фильмами у меня неоднократно случалось так, что я принимала какие-то незначительные подробности за пускай и правдоподобный, но вымысел, а затем, когда узнавала эпоху лучше, оказывалось, что даже эти незначительные подробности опираются на исторические факты. В то же время фильмы развлекательных жанров им не то чтобы совсем не удаются, но сильно уступают и голливудским, и российским. Помню, от немецкого ужастика я осилила где-то минут пятнадцать и поняла, что засыпаю. Комедии, конечно, поживее, но юмор там специфический. На мой взгляд - грубоватый и какой-то детский, с немалой долей переигрывания. Меня такое даже в первом классе не смешило. Включая европейский фильм, я рассчитываю не на драйв (чего и вам советую, дабы избежать разочарования), а на глубину. На то, что показанному можно верить - и скорее всего так или примерно так и вправду могло быть.

Российские фильмы. Они удачно сочетают плюсы двух вышеупомянутых киноиндустрий. Здесь нет долгих заунывных вступлений, начинающихся чуть не от Потопа, но и бессмысленной американской легковесности тоже не много. Фильмы чаще всего достаточно правдоподобны (но не настолько. чтобы режиссер не зарубился на каверзном вопросе "а почему тут..."), но при этом красивая картинка тоже на месте. Где надо - смешно, где надо - страшно, где надо - достоверно, где надо - зрелищно. Может, тут мне припомнят какого-нибудь "Викинга" или "Защитников", но я их, честно признаюсь, не смотрела. Наверное, мне просто везло с российскими фильмами, ведь чем старше становишься, тем легче получается выбирать.

Теперь немного наглядных сравнений. Возьмем три фильма о крестоносцах: голливудское "Царство небесное" (2005), итало-немецких "Крестоносцев" (2001) и российский фильм "Александр. Невская битва" (2008). Это фильмы про разные крестовые походы, конечно, но тема плюс-минус одна.

Я знаю, что многие любят "Царство небесное" и считают его едва не шедевром эпического кинематографа, но мне после просмотра, скажу честно, хотелось помыться. Я не рассчитывала на особую глубину, не рассчитывала даже на адекватность, ибо была уверена, что все принесут в жертву зрелищности. Но даже католическая церковь этот фильм, мягко скажем, не оценила. Типичные голливудские личики, прекрасные масштабные съемки войск и городов, эстетика на уровне, но кроме нее ничего хорошего я в фильме не нашла. Краски нарочно сгущены, исторические личности представлены либо как герои без страха и упрека, либо как злодеи, творящие зло просто потому что. Реальные люди засунуты в голливудские типажи - наверное, чтобы зрителю было проще и не приходилось думать, хороший это герой или плохой. Но, как бы ни сгущались краски, фильм так и не смог вызвать у меня сильных чувств, потому что подлинные чувства и желание возвращаться к картине вызывает не надрыв сам по себе, а глубина, за ним стоящая. Здесь красивый замок построен на песке.

Напротив, "Крестоносцы" - наверное, один из моих любимых фильмов. Он неспешен, первый час посвящен даже не крестовому походу, а истории жизни главных героев. Но, посмотрев этот фильм, я включила на всю громкость тупую музычку и бросилась в пляс на сильном эмоциональном подъеме. Прости, сосед с перфоратором. Причем я даже не могу сказать, что именно здесь так прекрасно. Наверное, в силу глубокой проработки создается впечатление, что ты сам побывал и в норманнской Италии, и в Святой земле, и в захваченном Иерусалиме.

Наконец, фильм об Александре в целом очень приятный. Здесь много ярких красок, красивый визуальный ряд. Условные "наши" изображены как герои без страха и упрека, но и враги показаны просто адекватными людьми, а не поехавшими злодеями, как в "Царстве небесном". То есть сгущение красок тут есть, но только на одну сторону, что создает фильму некую праздничную атмосферу.

И еще пара наблюдений. В американских и российских фильмах, как бы это ни прозвучало дико, есть общие черты, отличающие их от европейских. Во-первых, это эстетизация простоты. Я не могу привести пример, потому что это надо видеть, а не рассказывать. Вкратце - это когда посыл "мы люди простые" выпячивается и подается как добродетель. Скажу честно, мне такое не нравится. Потому что истинно святая простота не сознает самое себя. Когда-то я пошутила, что, стоит мне услышать "мы люди простые", как я понимаю, что с человеком будет сложно.

Во-вторых, в американских и российских фильмах авторский посыл виден ясно. В худшем случае он излагается прямым текстом. Чтобы зритель уж точно понял, что воровать нехорошо, например. В европейских так тоже бывает (и выглядит это довольно мерзко), но чаще всего смысловая составляющая там сокрыта настолько глубоко, что ты не можешь даже внятно сформулировать, о чем фильм, просто чувствуешь, что в нем "что-то есть".

Говорят, с пленными крестоносцами мусульмане могли поступить четырьмя способами:

а) уговорить принять ислам;
б) убить;
в) посадить в темницу и назначить выкуп;
г) продать в рабство.

И вот в последнем случае мне интересно: кто их покупал? Нет, серьезно. В античной Европе, например, такие рабы спросом не пользовались. Раб, бывший некогда свободным, а тем более воином - вещь в хозяйстве бесполезная и мало к чему пригодная. Такой будет думать лишь о побеге, неважно, к какому хозяину попадет. Доверишь ему корабль - он на нем от тебя учешет. Дашь кирку - он ею тебя и кокнет. На органы тогда людей вроде не продавали. Нипанятна.

Так много вопросов, так мало ответов.

Не в первый раз я сталкиваюсь с тем, что вещи, которые вызывают у других ужас, я воспринимаю как ачетакова. Вот и сейчас дочитала книгу Филипса о крестоносцах. Папа Римский был весьма рад, что крестоносцы завоевали Константинополь (хотя сначала был против поворота экспедиции - и немудрено!).

Но потом до него стали доходить слухи о том, что они в этом самом Константинополе творили в первые дни захвата - и Папе поплохело. А я сидела с лицом лица и не понимала, ачетакова. Младенцев они там не варили, кровавых бань не устраивали, а что мародерство, насилие, грабежи - так разве не любая средневековая армия так делает?

В конце концов, я пришла к выводу, что так легко все восприняла потому, что сам мой интерес к четвертому крестовому походу возник из поста в ленте, где описывался грабеж, причем в весьма сгущенных красках. Поэтому все, что я читала и слушала позднее, было по сравнению с этим постом довольно лайтово, да и я примерно знала, чего ждать. Может, если бы я читала эту книгу, не зная развязки, то после весьма достойного поведения крестоносцев во время противостояния их разгул и был бы для меня шоком.

Впрочем, это не объясняет моего спокойного отношения ко многим другим вещам, повергающим мое окружение в ужас. Вообще я как-то слышала, что стремление преуменьшать значение трагедии свойственно людям, которые пресыщены стрессом, а стремление преувеличивать значение - напротив, тем, кому не хватает стресса. Интересно, где в этом случае будет адекватная оценка беды и кто вообще может оценивать происходящее адекватно.

На Фикбук мне этот текст стремновато выкладывать, поскольку в его художественной ценности я сомневаюсь. По сути, это история знакомства шлюхи и одного из ее клиентов. Знакомства не за чашечкой чая, как вы понимаете. Но тут даже нцы нормальной нет.

***
Все мое богатство

Белый цветок вишни упал на гладь озерца. Ида проводила его взглядом. Подул ветер – и к улетевшему цветку присоединилась пара десятков собратьев. Теперь ему, во всяком случае, не будет одиноко, решила Ида. Откуда-то с восточной стороны слышался шум – редкое явление в тихом императорском квартале – но ей не хотелось вставать и выяснять, что там. Озерцо, сверкающее на солнце, будто позолоченное блюдо, поселяло в душе благостную тишину. Ту же тишину оно поселяло, видно, и в сердце Сотэрика – редко когда ее свирепый друг бывал так умиротворен. Он дремал, положив голову ей на колени, и, хоть глаза его были закрыты, Ида знала, что Сотэрик не спит.

Его, однако, шум голосов взволновал куда больше, чем Иду. Сотэрик подхватился.

Заросли вишни и миндаля, окружавшие озерцо, скрывали от них происходящее снаружи. Ида слышала диковинную островную речь и смех, и еще прежде, чем она увидела вооруженный отряд, ей сделалось ясно, что происходит.

читать дальшеЛюди Аптранда, приплывшие в Видесс полтора месяца назад, наконец, сняли лагерь у порта Контоскалион и должны были разместиться во дворце. Выглядывая из-за старой вишни, чтобы не мешать проходу войска, Ида с любопытством разглядывала намдалени. Некоторые ехали верхом, кто-то вел лошадей в поводу. Многие оглядывали сады Императора с нескрываемым восхищением, и их приподнятое настроение как будто передавалось Иде. Многие шутили и смеялись, словно и не помнили той страшной ночи, когда горожане, обозленные многочисленностью чужеземцев и их заносчивостью, едва не разорвали их на части.

– Как здорово, что теперь они будут жить здесь, – обрадовалась Ида. – Во дворец уж точно никто чужой не войдет! Пойду поприветствую.

– Чтобы потом было проще облегчить их карманы? – ухмыльнулся Сотэрик.

Ида засмеялась.

– Разве не этим занимаетесь вы с приятелями всякий раз, когда я сажусь с вами играть.

Игра намдалени в кости несколько отличалась от той, что знала Ида. Прежде чем бросить костяшки, игрок загадывал число, и бросок считался удачным, если загаданное совпадало с выпавшим. Иде в этой игре откровенно не везло.

– Так не садись, – отвечал Сотэрик. – Разве наша вина, что у тебя совсем нет чутья?

– Может, поэтому я с тобой и вожусь, – фыркнула Ида, шутливо ткнув его в живот.

С этими словами она побежала вперед войска, чтобы посмотреть на командира – Аптранда, сына Дагобера. Она слышала его имя, но никогда не видела лица. В конце концов, она решила, что Аптранд – это высокий мрачный человек с коротко стрижеными темно-русыми волосами. Он ехал на крупной гнедой лошади, по узде ее вился затейливый посеребренный узор. Рядом шел в расшитой золотом мантии, должно быть, один из царедворцев, кому было поручено сопроводить войско до их новых жилищ. Ида заметила, что Аптранд тоже с изумлением оглядывает раскинувшиеся насколько хватало глаз сады. Верно, у себя на родине он никогда не видал такого великолепия.

Ида приблизилась к коню и пошла по левую руку, чтобы не попадаться на глаза царедворцу.

– Добро пожаловать во дворец Императора, мой господин, – учтиво поздоровалась она. – Город неласково принял вас, но я надеюсь, вам понравится здесь, и дурные воспоминания изгладятся.

Всадник повернулся к ней. Глаза у него были серо-голубые, как предвечный лед, и так же холодны. Казалось, дружеское приветствие Иды вовсе не тронуло его.

– Встречал я приемы радушнее, – согласился он. Акцент у него был настолько явным, что напоминал выговор северян. – Ты здесь прислуживаешь?

– Нет, мой господин, я навещала здесь друга. Но я была бы рада послужить вам. Вы ведь Аптранд, сын Дагобера, из Намдалена, верно?

– Верно.

– Я Ида Киннама, – заулыбалась она, радуясь своей догадке. – Я живу в большом доме на том конце квартала красильщиков, что ближе к площади Паламос. Когда вы обживетесь на новом месте, можете меня найти.

Они приближались к лимонным рощам, раскинувшимся неподалеку от императорской резиденции. Стояла поздняя весна, и слуги уже собирали в корзины крупные зеленовато-желтые плоды. Кисловатый аромат щекотал ноздри.

В это время царедворец обратился к Аптранду. Как поняла Ида, новый отряд намдалени хотели разместить в той же части квартала, где жили прочие их соотечественники. Она прекрасно чувствовала, когда ее присутствие неуместно, поэтому отошла от лошади и хотела уже направиться восвояси, когда Аптранд окликнул ее:

– Ида.

Она обернулась.

– Сколько ты просишь?

Ей вспомнились слова Кибелы Галаны: разве есть цена краткому отдыху от мирских забот. Но вряд ли Аптранд оценил бы такой ответ. Поэтому она сказала:

– Два золотых до рассвета, мой господин.

... Кибела и Меланта, сестры Галаны, жили в том же квартале красильщиков, что и Ида, через три дома от нее. Мать их сбежала с любовником на запад, оставив девочек еще совсем крохами, а отец умер от воспаления легких, когда старшей, Меланте, было четырнадцать, а Кибеле тринадцать. С тех пор сестры промышляли блудом и приторговывали всяческими амулетами – скорее всего, дешевыми подделками. Как-то раз Ида купила такой амулет в надежде, что он поможет склонить к ней отцовское сердце. Но отец не стал к дочери нисколько терпимее, а вскоре и амулет затерялся где-то в сундуках, и Ида решила его не разыскивать.

В тот день она прогуливалась между птичьими рядами на площади Паламос. Ида часто приходила сюда посмотреть на певчих птиц, но никогда никого не покупала. С одной стороны, ей хотелось завести себе такую птаху, чтобы просыпаться каждое утро от ее трелей. С другой – было жалко видеть птицу уныло прозябающей в клетке в ее скромном жилище. Посему Ида любовалась ими на рынке.

– Ну надо же! Малышка Ида! – раздался неподалеку нарочито радостный голос Кибелы, и Ида махнула рукой, приветствуя сестер.

– Мы скоро начнем делать ставки, когда ты кого-нибудь купишь, – усмехнулась Меланта. – Вот, смотри, какой красивый ополовник – вряд ли больше двух золотых.

– Да что ты, – замахала руками Кибела, – ей подавай заморских!

Ида и Меланта засмеялись. Младшая Галана прозрачно намекнула на пристрастие Иды к иностранцам.

– Заморские, видать, поют слаще, – ухмыльнулась Меланта.

– И платят больше, – согласилась Ида.

– Что деньги – презренный металл! Нужно думать о своем будущем, – назидательно произнесла Меланта. В ее устах эти слова звучали чуть не насмешкой. – Разве не лучше расположить к себе влиятельного человека, чтобы он содержал тебя и ходил к тебе.

Ида пожала плечами. Таких далеко идущих замыслов у нее не было. Да и где бы нашелся такой человек.

– Вот если бы господин Севастос обратил на меня внимание, я бы не раздвигала ноги за горсть серебра и не торговала бы амулетами, – вздохнула Кибела.

Ида удивилась: Варданес Сфранцез, господин Севастос, потомок прежних правителей Видесса, никогда не был ни любимцем женщин, ни предметом мечтаний сестер Галан. Он был весьма тучен, а кроме того Ида не раз слыхала о нем от воинов – и никто из них не сказал о господине Севастосе ничего хорошего. По их рассказам складывалось впечатление, что это человек жестокий и лживый, и издеваться над другими доставляет ему ничуть не меньше наслаждения, чем ласкать женщину или пить хорошее вино.

Верно, Кибела вспомнила о нем только потому, что Варданес Сфранцез стоял сейчас у одного из рядов, протягивая пухлые пальцы к большой клетке. В клетке сидела диковинная птица, чем-то напоминающая чайку, если бы не ее окрас. Перья у нее были золотисто-зелеными, с голубою каемкой, необыкновенной красоты. Ида залюбовалась игрой света на гладких крыльях – но долго ей любоваться не пришлось. Птица вскрикнула – и бросилась атаковать толстые пальцы. Сфранцез быстро отдернул руку – и дивная чайка ударилась о прутья клетки. Иной и не взглянул бы второй раз на это злобное создание, но господин Севастос снова протянул руку – птица снова кинулась на нее и снова ничего не достигла.

Кажется, эта игра доставляла ему удовольствие.

Ряд напротив них занимали охотничьи птицы, там тоже толпилось много народу – Ида услышала голос его превосходительства Метрикия Зигабена:

– ... разве, плывя сюда, ты не был готов к тому, что будешь терять своих людей?

– Я все же надеялся не терять их до битвы с йездами, – раздраженно отвечал собеседник, и Ида узнала и этот голос, и этот акцент.

– Чего ты хочешь добиться? Возмещения? Он не даст тебе и золотого, а если станешь требовать для себя привилегий, то и остальные начнут.

Ида подумала, что речь идет о намдаленских погромах. Кибела в это время летящей походкой приблизилась к соловьиной клетке, стоявшей почти рядом с господином Севастосом, и произнесла грудным голосом:

– Как славно поют эти пичужки, не правда ли, господин? Меланта, иди посмотри, какие чудные птицы!

Варданес Сфранцез обернулся к ним, и Ида, не желая привлекать к себе внимания, накрыла голову шарфом и отошла. Если сестрицам так хочется завлечь в свои сети Севастоса – пожалуйста. Ида подошла ближе к ряду хищных птиц и поймала взгляд Аптранда. Улыбнулась ему, и он кивнул в ответ.

– Ладно, – сказал он своему собеседнику. – Я заговорю об этом завтра на совете – посмотрим, что Император мне скажет.

С этими словами Аптранд оставил Зигабена и подошел к Иде. Она не была уверена, что он пребывал в подходящем настроении для любовной игры – лицо его было все так же мрачно. Но выбор между его обществом и компанией сестер Галан с господином Севастосом был очевиден. Ида сердечно приветствовала его, и они пошли рядом.

– Тебя тяготят дурные мысли, мой господин, возможно, мне удастся отвлечь тебя, – мягко сказала она.

– Возможно, – не стал спорить Аптранд.

Рядом с ним Ида казалась совсем маленькой – если бы Аптранд не следовал за ней, она вряд ли догнала бы его. На западном краю площади Ида взяла спутника за руку и повела на узкую улочку, ведущую через квартал красильщиков.

Ладонь у него была сухая и горячая, мягкая ладошка Иды устроилась в ней необыкновенно удобно.

– Здесь я живу, мой господин. – Ида показала на двухэтажный кирпичный дом торговца Юстина. – В восточных комнатах живет Зенона, моя соседка, она любит выходить на лестницу и глядеть на моих гостей, но тебе не стоит обращать на нее внимания.

Зенона, как Ида и предполагала, выглянула на лестницу, едва услышав, как хлопнула дверь внизу. Она окинула Аптранда взглядом, в котором можно было прочесть вялое любопытство, но, кажется, найдя очередного наемника-варвара нисколько не интересным, затворила за собой дверь.

Они поднялись в западные комнаты, где жила Ида, и последовали примеру Зеноны.

– Вот и все, мой господин, – улыбнулась Ида, когда они остались наедине. – Теперь нам никто не помешает.

Она сняла шарф и вынула из волос ленту – угольно-черные пряди, вьющиеся крупными кольцами, рассыпались по плечам. Тут только Аптранд утратил, казалось, самообладание. Он схватил Иду в объятия, зарылся носом ей в волосы, и она засмеялась этой поспешности. Потянулась расцеловать его лицо – и наткнулась на горящий, словно уголья, взгляд. Лучше всяких слов говорил он о том, как не ко времени ее ласка.

– Давай потом, – коротко сказал Аптранд, и Ида послушно кивнула.

Среди ее гостей были те, кто не нуждался в прелюдии, а сразу приступал к делу, и, хоть Иде не слишком нравилась такая поспешность, она относилась к ней с пониманием.

Она стащила через голову платье и тунику, и, когда гость ее сбросил штаны и куртку, утянула его за собой на постель, широко раскинув бедра и обхватив его коленями.

Аптранд взял ее с яростной жадностью изголодавшегося человека, и, когда, наконец, уронил голову ей на плечо, туника, которую он в порыве страсти позабыл снять, промокла от пота, да и Ида была вся в поту. Она не спешила выпускать его из объятий, давая ему остыть, почти чувствуя биение его крови под своими руками – и не произносила ни слова. В этот миг вспышки, долгожданного облегчения, блаженной усталости как уязвимы бывали ее грозные гости. Ни словом, ни делом, ни даже вздохом не хотела Ида разрушить этой беззащитности.

Он овладел Идой еще раз прежде, чем позволил наконец себя обласкать. Согревшись в ее руках, купаясь в ее волосах, отвечая на ее поцелуи, он, чудилось, и вправду забылся от своих забот и казался растерянным, почти смущенным ее нежностью.

За окном совсем стемнело, когда Ида выбралась из его объятий.

– Ты не голоден, мой господин? Я сегодня не готовила, но у меня есть вино, хлеб, яйца и овечий сыр. И я могу заварить душицу и пустырник, чтобы ты легче спал и быстрее восстановил силы – и не зевал бы завтра у Императора на потеху собравшимся.

Аптранд приподнял бровь, кажется, только сейчас поняв, что она слышала его разговор с Зигабеном.

– Не думаю, что найдется много желающих надо мной потешаться, – сказал он.

Ида улыбнулась, поцеловала его во впадину локтя и сползла с постели. Набросив тунику, она спустилась на первый этаж, чтобы наполнить угольями жаровню. Одну часть этажа занимал склад тканей, принадлежащий хозяину дома, торговцу Юстину, а вторую – небольшая мастерская Идиного соседа, красильщика Кризантия. Здесь почти всегда горел огонь – для выбеливания тканей требовалась зола – и Ида часто спускалась на первый этаж набрать угольев.

Поднявшись к себе, она поставила на жаровню чашу с водой и высыпала из полотняных мешочков засушенные душицу и пустырник. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Аптранд встал позади нее. Засмеялась, когда он прижал ее к себе, уткнувшись носом ей в волосы. Крепкая ладонь обхватила ее живот, вторая тискала грудь. Ида легонько накрыла его руки своими.

– Сколько же у тебя не было женщины, – пробормотала она удивленно.

– Довольно долго, – коротко отвечал Аптранд.

Он снова увлек ее на постель, не возражая в этот раз, чтобы Ида оседлала его и делала как ей хочется. В какой-то миг ей показалось, что вид ее скачущих кудряшек и покачивающихся грудей заворожил его. Но вот сладкая судорога сотрясла его тело – и Аптранд отвел глаза, вцепившись ей в бедра, как если бы испытывал боль. Ида осторожно склонилась к нему и легла сверху. Он потянулся к ней, и Иде подумалось, что Аптранд ее скинет – от такой близости ему, верно, было тяжело и жарко. Но он только обнял ее потную спину, и Ида удобней устроила подбородок у него на плече.

... Они подкрепились хлебом и сыром, и Ида подала ему свой отвар. Когда Аптранд задремал у нее на груди, Ида спустилась кончиками пальцев к его шее. Она любила зарываться ладонями в волосы у самого основания их роста, но большинство намдалени выбривали затылки – и у Аптранда волосы там были короткие, едва отросшие. Потому она легонько поглаживала его шею, напевая себе под нос:

Северное братство,
Все мое богатство...

Откуда-то с улицы донесся истошный кошачий вопль, затем ругательства – видимо, в темноте кто-то наступил на кошку.

Медное колечко,
Дай мне силу речки...

Она почувствовала у себя на груди его вздох и пробормотала ласково:

– Спи, господин мой. Спи крепко, и ни о чем, ни о чем не думай.

... Наутро, одетый, Аптранд казался Иде совсем чужим. Она, впрочем, знала по опыту, что это лишь видимость, у которой не стоит идти на поводу и тоже замыкаться в себе. Обернувшись простыней, чтобы не смущать его своим видом, Ида села на постели.

– Ты не останешься позавтракать, мой господин?

– Не думаю. Похоже, я и так задержался. – Аптранд кивнул на окно. Солнце стояло высоко.

– В таком случае доброго тебе дня, господин.

– И тебе доброго дня, Ида. Возьми – и если я чем-то тебя обидел, не держи на меня зла.

Он положил перед ней два золотых, которые она просила. Затем помедлил немного и положил третий.

– Ты... хорошая женщина, Ида. Надеюсь, что увижу тебя снова.

С этими словами он вышел прочь – и оставил Иду наступившему дню.

Мои дорогие пушочки, я оставлю комментарии открытыми, но так как ниже речь идет о довольно важных вещах, то, если вам захочется что-то сказать, не говорите ничего злого, пожалуйста. Даже на фоне нынешней политической ситуации.

Вчера и сегодня годовщина взятия Константинополя крестоносцами. А так как кисуля сидит в византийских пабликах, за эти два дня нормально так начиталась гадостей. Не от администрации, конечно, админы святые люди, но от комментаторов.

"Кем бы они себя ни называли, жадными варварами и остались"
"Все беды от Запада"
"Именно на награбленные в Константинополе деньги и ценности экономики стран Западной Европы превратились в "развитые"

... и прочие цитаты великих людей. Один там вообще матом писал, притом не только про крестоносцев, а вообще про всех участников действа. Вот это я знатно офигела: сейчас бы хейтить людей, живших восемьсот лет назад.

Здесь остается сказать только, что никто из нас не знает, как себя поведет, оказавшись на месте того, кого осуждает. Подозреваю, что люди, плюющие ядом в тех, кто ничего им не сделал, вряд ли явят образец благородства в реальном противостоянии.

Но я сегодня хочу поговорить о не крестоносцах, а о Европе вообще. Вернее о моем к ней отношении. И потому все, что будет сказано ниже, ни в коей мере не истина в последней инстанции и не попытка судить какой-либо народ. Это мои личные загоны, стереотипы (куда без них), предпочтения и так далее.

Для начала скажу: может, я и подвержена распространенным в русскоязычном мире стереотипам, но для меня народы Западной Европы обладают менталитетом грабителей и мародеров. Они горделивы и алчны, склонны к риску и легки на подъем, не отличаются тонкостью восприятия и сложностью натуры, им тяжело дается понимание равноценности всех людей. Я во многом согласна с царевной Анной Комниной, которая описывала их как "народ, неудержимый в порывах, неверный данному слову, изменчивый". Очень занятно наблюдать, как их лучшие стремления разбиваются о всякий соблазн. О них в полной мере эти строки "есть у вас бесстрашье, сила есть навечно - и должно быть сердце, сердце человечье". С последним иногда бывают проблемы.

И в то же время я их люблю. Или скорее - готова любить, потому что говорить о любви к тому, с чем не соприкасалась, наверное, опрометчиво. Этот менталитет вызывает у меня некую материнскую нежность. Известия о катастрофах и бедствиях, человеческих жертвах никогда не трогают меня - и только если речь идет о Европе, в душе начинает шевелиться что-то, напоминающее сострадание. А если я сострадаю кому-то, если во мне просыпается, пускай ненадолго, желание защитить его, поддержать его, это предвестие любви.

В то же время сама Европа как регион совсем не кажется мне райским садом. Возможно, опять виноваты стереотипы, но для меня это те еще джунгли, где все дорого, плохой сервис и так себе косметика. Жить там в одиночестве я совсем не хотела бы. Даже если я выйду там замуж (а у меня есть такие мысли), я бы предпочла вести жизнь Персефоны. Ибо родина - это родина. Это мое место силы, земля святая, и я ни за что не посмотрела бы в сторону Запада, если бы менталитет его народов не был единственным, что меня в этом мире трогает. Я тут всех уже, наверное, задолбала с намдалени, а между тем, еще когда я не знала, с кого списан этот народ, у меня не было сомнений, что это кто-то из западноевропейцев. Потому что вот эти прямота и честолюбие, алчность и легкость, воинственность и азарт, грубость и святая простота - кому еще могли принадлежать. Трудно сказать, знала бы я любовь, если бы Европы вовсе не существовало на земле.

Подводя итог: я считаю русских (и народы, сильно вовлеченные в их культурное поле) людьми куда более мудрыми, чем европейцы. Куда более милосердными. Куда более сложными, наконец, хотя сложность натуры мало общего имеет с глубиной. Я испытываю к своей родине глубочайшее почтение и не могу представить ситуации, в которой мне стыдно было бы признаться, что я русская или белоруска. Но в то же время у меня есть чувство, что здесь мне нет применения. Что лучшие качества моей души нужны не тут и оценены здесь не будут. Что они как раз для тех самых варваров, грабителей и мародеров, которые, тем не менее, с горем пополам стремятся к свету.

Друзья, я сейчас посмотрела настолько чудесный фильм с креативным названием, что, когда он закончился, включила на всю громкость глупые песенки и бросилась в пляс (обычно я тихий сосед, но не этой ночью).

Я видела европейский, российский и голливудский фильмы о крестоносцах, и в такой примерно последовательности они в моем личном рейтинге и стоят. Как я и предполагала, лучший фильм о крестоносцах должна была снять Европа, и так и случилось. Это итало-немецкое кино, и в нем есть все, за что я люблю европейские исторические фильмы, к которым не прикладывают лапку США. Дух эпохи, адекватность, правдоподобность, отсутствие черно-белого деления.

Рассказывать по порядку вряд ли получится, поэтому по пунктам:

1. Это на моей памяти единственный фильм, где часть действия происходит в нормандской южной Италии (откуда родом главные герои). Причем сперва я только догадывалась об этом, потому что название местности ничего мне не говорило. Но уж больно характерный фенотип был у местных жителей - ну чисто намдалени! Только ближе к концу фильма мои догадки подтвердились - это действительно итало-норманны!

2. Здесь нет отрицательных персонажей - за это, кстати, я очень люблю европейские исторические фильмы. Вот уж воистину - "наше дело не судить, не спасать". В каждом герое, включая главных, найдутся и мерзость, и благородство. Крестоносцы норм. Мусульмане норм. Иудеи норм. Разве что армянские проводники повели себя как уебаны.

3. Одна из моих любимых сцен - когда крестоносцы приплывают в Святую землю, высаживаются в порту в приподнятом настроении - я думаю, во многом потому, что многодневное плавание закончилось и больше не тошнит. А в порту местные жители глядят на них с любопытством - и не боятся особо, хотя уже, в общем, знают, кто это такие. И дети подбегают посмотреть на необычное вооружение, и крестоносцы вполне дружелюбно им все показывают и играют с ними.

4. Бывали и совершенно ебейшие случаи, которые, как мне кажется, могли иметь место и при реальном взятии Иерусалима. Не раз уже писала, что основной недостаток рыцарского войска - это его разобщенность. У феодальных армий слишком много командных центров, не всегда они согласуют действия между собой. Нередко это приводит к трагедиям. Например, в фильме есть сцена, где во время взятия Иерусалима местное мирное население укрывается в мечети. Крестоносцы велят открыть двери, им открывают, выносят все золото, что удалось собрать. Те говорят: хорошо, оставайтесь тут, здесь вам ничего не угрожает, на улицу не выходите - и уходят вести уличные бои.

Потом к мечети приходит другой отряд, который ни с кем ни о чем не договаривался - и поджигает мечеть. Пара-пара-па.

5. Здесь есть прекрасная сцена, где герой драматично заявляет своей возлюбленной, мол, я тебя люблю, но я уже не тот человек, которого ты знала, мы не можем быть вместе, храни эту вещь на память обо мне, я пошел. А возлюбленная тупо начинает на него орать: нифига ты порешал! В смысле ты пошел! Щас я тебе пойду!

И, короче, никуда он не пошел, они остались вместе и поженились.

Как сказал один мудрый человек, ответы на самые сложные вопросы обычно просты. Сегодня я сформулировала ответ на два сложных вопроса из серии "всем пофиг, но я скажу".

1. Почему Европа, пускай всегда казалась мне груба и скучна, тем не менее, была для меня образцом подлинной теплоты.
2. Почему все, чем я восхищаюсь, лежит в далеком прошлом, не позднее шестнадцатого века, а последние четыреста лет мировой истории мне мало интересны.

Традиционная оговорка: все, что сказано ниже, отражает мое личное восприятие мировой истории и отдельных народов. Я никого не стремилась обидеть или оскорбить.

Ответ на первый вопрос таков: как восток - дело тонкое, так запад, будем честны, дело довольно грубое. В традиционной Европе меня всегда привлекала простота нравов. Пока европейцы не устали слыть варварами, в их жизни было не так уж много обусловленности. По моему глубокому убеждению, чем меньше обусловлено общество, тем более оно счастливо. И уж всяко теплее в том доме, где не нужно соблюдать тысячу и один обычай за столом, во дворе или в спальне. Это качество видно в европейцах до сих пор. Некоторые их повадки, которые я наблюдаю на видео или о которых читаю, кажутся даже нам - не сказать чтобы страшно обусловленным людям - довольно дикими. Здесь мое мнение однозначно: чем меньше можно париться о том, как ты выглядишь и как себя ведешь, тем лучше.

Ответ на второй вопрос, по сути, связан с первым. С позднего средневековья европейцы пытаются в цивилизацию, и в семнадцатом веке у них что-то да получается. Но, по нашему с подругой мнению, получается лажа. Обусловленность жизни (поначалу жизни элиты, а затем и все более широких слоев населения) достигает во многом излишней сложности, и очарование священной простоты пропадает. Как раз в это время Европа активно влияет на весь остальной мир, и потому все последующие века, благодаря ее "цивилизованности", проходят для меня как единое серое полотно. Конечно, не затронутые западным влиянием страны остаются прекрасны и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, даже в двадцатом веке - но с течением времени их все меньше, да и сердце мое никогда не было отдано ничему, кроме вот этой грубой, скучной, дремучей, воинственной и невинной Европы. И когда она захотела этой невинности лишиться, сердце мое охладело.