Лет с пяти я редко спала одна, забирая с собой в постель всю ораву мягких и не очень игрушек. Мне нравилось спать в окружении друзей, которые могли бы постоять за меня, если что, навеять хорошие сны и прогнать дурные, просто позволить обнимать себя, когда захочется иметь что-то под боком.

Когда мне исполнилось десять, начались галлюцинации посерьезнее я решила, что могу сама охранять чужой сон, и с тех пор с кем только я не засыпала. С василиском из Тайной Комнаты, раненым, но живым - он дышал тяжело и медленно, и так же медленно заживала рана у него во рту, он, может, и не был поначалу доволен моим обществом, но был слаб и слеп, чтобы что-то со мной сделать, а я гладила чешуйчатый нос и говорила что-то ласковое и бессодержательное, а то и вовсе ничего не говорила. Я засыпала с ним все время, пока он не поправился.

Я спала и с Нури-Тани в его лабиринте, когда мне было шестнадцать. Обвивающий меня хвост мог бы легко раскрошить колонну, но уж Нури я совсем не боялась. Он был горячим, как печь, и крыло его, способное одним ударом свалить быка, простиралось надо мною навесом, чтобы защитить глаза от света факелов - в лабиринте никогда не бывало полной темноты ни для кого, кроме его хозяина и единственного постоянного обитателя.

Любой, кто был обижен в книге, которую я читала днем, в фильме, который смотрела, в компьютерной игре, в которую играла, в истории, которую уже не вернуть, мог ночью рассчитывать на мою ласку и утешение. Я с нетерпением ждала ночи, чтобы восстановить свою собственную справедливость: это был мой, никому не показываемый фанфик, моя версия любой концовки, в которой обделенные не были одиноки и брошены, в которой убитые были живы. Я могла прийти к любому, будь он даже за тысячу миров от меня.

С годами сила детского воображения притупилась, я снова начала спать с мягкими игрушками и зачастую слишком уставала, чтобы не вырубиться сразу как легла. Но.