Когда я хочу увидеть черты себя-нынешней в себе-малолетке, не могу не вспомнить о вулканах. Их люблю с детского сада, но не помню, почему. В пять или шесть лет я рисовала серию картинок о дружбе девочки с вулканом и как они весело проводили время (не пытайтесь представить). В преддверии очередного утренника, когда одногруппницы наряжались в снежинок, я заявила матушке, что я огонь, а не снежинка. Она сшила мне черно-красный сарафан с растительным орнаментом по бретелям, и в хороводе бело-голубых товарок я, должно быть, выглядела неуместно. Одногруппникам было, в целом, все равно, а вот воспитательницы перешептывались у стены, и я уловила из их разговора нечто вроде "какая уродливая снежинка".
Вулканы я люблю до сих пор: может, не так горячо, как в детстве, но нежно — будто супруга. Месяц назад, глянув документальный фильм о дикой природе Камчатки, я подумала, что хорошо бы поселиться в этом живописном краю. Тем более что она не совсем мне чужда: там родилась матушка.
Правда, около недели назад мне приснилось, что я и впрямь оказалась на Камчатке — в квартире дальних родственников, находящейся в крыле больницы. А поскольку я не люблю общественные учреждения в целом, впечатления от сна остались тягостные. Впрочем, я более чем уверена, что Камчатка — это не только убогие больницы; все, что есть в ней советского, постсоветского, вообще людского — поверхностное, наносное, не отражающее и не затрагивающее сути.
Не говоря уже о том, что привычным именем сон мог назвать просто левую хрень.