Безумие Тессе

[nuremhet]

Очередная история из жизни Дархи и Халиноми. Тут есть страдания о неразделенной любви, уродливый котенок, а также немного насилия, в том числе убийство ребенка и детеныша животного.
______________________

Караван появился на закате и тащился необычайно медленно. Полтора десятка стражей то ли изнемогли под жарким солнцем, то ли давали себе труд лишний раз оглядеться — недалеко было от этих мест до дурной славы Медного берега и племен северной Суари. Полтора десятка людей сопровождали мулов, тянущих две большие и маленькую, похожую на шатер, повозку. Едва завидев их, Тессе рухнул за красную скалу и теперь лежал на животе, скрытый от взглядов путников, горячий ветер облизывал ему лоб.

Халиноми провели в красной пустоши полтора дня, дожидаясь каравана, в котором царь Эребсалема перевозил своего сына. Голову царевича господин Сувия, наместник Эш-Герефа, оценил в пятьсот мер серебра, но не серебро заставило Халиноми явиться к Сувии и просить дозволить им остановить караван. До Тессе дошли слухи, что наместник похитил детеныша богини Ламат, чудовищной кошки, что за один прыжок преодолевала сотни верст и сотни лет и могла бежать по ткани бытия словно по земле. На просьбу Тессе отдать ему, кроме серебра, котенка в обмен на голову царевича наместник немедля согласился, то ли не зная подлинной ценности этого существа, то ли задумав обмануть Тессе.

Жара стояла невыносимая, все время, что Халиноми ждали караван, они старались находиться в тени красных скал. Изредка дремота сковывала кого-нибудь из них, но вскоре солнце добиралось до его лица, заставляя просыпаться и снова менять укрытие.

Быстро темнело. Стражи каравана зажгли факелы, и Тессе ждал, когда же люди и мулы остановятся на ночлег, но те все двигались и двигались, и вскоре лишь мерцающие точки огней в черноте ночи указывали их путь.

– Они будут идти до света, – прошептал ему на ухо Ладише. – Тут так жарко, что лучше отдыхать днем.

Тессе устало потер шею. От долгого ожидания он начинал звереть, но не мог не признать, что стражи царевича правы. Сам он, хоть почти не двигался, ожидая повозки, и старался сидеть в тени, промок насквозь, да и голова начала болеть. Но образ огромной кошки, летящей сквозь версты и годы, неотступно стоял перед глазами, и Тессе ответил негромко:

– Идем за ними, не зажигайте огня.

И они пошли во тьме, стараясь не терять из виду факелов впереди и не подбираться слишком близко, чтобы не быть замеченными прежде срока.

Ночной воздух был прохладен и свеж, усталость покидала Тессе, и он надеялся, что с наступлением утра ему и товарищам хватит сил разбить устроившийся отдыхать отряд. Долгое ожидание измотало их, но сколько идут эти люди? Не утомлены ли они куда сильнее преследователей? Не сбежит ли царевич, когда они схватятся с охраной? Эти мысли бродили в его голове, когда он брел от скалы к скале, не прячась, развернув плечи, жадно вдыхая прохладный воздух. Кто мог увидеть его?

Но вот снова пришлось затаиться, давая отряду пройти дальше – слишком уж медленно двигались люди и мулы, слишком быстро преследовали их Халиноми. Небо стало светлеть, и идти так же открыто, как ночью, было теперь опасно. Красная пустошь уступала место редкому лесу – уже можно было видеть вдалеке темно-зеленую полосу. Шествие остановилось. Тессе слышал голоса, но слов разобрать не мог. Ему показалось, охрана царевича решает, стоит ли разбить стоянку в лесу или на открытой местности. В конце концов, видно, сошлись на том, что в пустоши, чей мрачный лик расцвечивали лишь выступающие из земли красные скалы, врагу укрыться труднее, чем среди деревьев. Достали из большой повозки легкие тростниковые заслонки и вкопали их в землю, чтобы защититься от ветра и солнца. Выставили часовых на каждую сторону света, и, когда солнце поднялось над зловещим краем, стоянка, наконец, затихла.

Из белого шатра в меньшей повозке так никто и не появился, но Тессе видел, как один из охранников царевича заглянул туда и сказал что-то. Стало быть, в шатре и вправду есть люди. Тессе все сидел, прижавшись спиной к скале, не давая знака товарищам. Ему хотелось дождаться той изнуряющей жаркой поры, когда дозорные ослабят бдительность, а прочие, спящие на земле, будут разморены и разбиты.

Но медлить до полудня было нельзя. Жара и бездействие утомляли и самих Халиноми, а кроме того, Тессе не знал, как часто будут меняться часовые. Потому, выждав, когда солнце поднимется на полногтя от края земли, а лоб и спина покроются испариной, Тессе сказал едва слышно:

– Райхо, постарайся пристрелить их так, чтобы не наделать шума.

Несмотря на непревзойденное мастерство, с которым Райхо Итуварла стрелял из лука, Тессе не рассчитывал на успех. Как ни утомились часовые за ночь перехода и утреннее бдение, вряд ли ни один не услышал бы звука спускаемой тетивы, крика или падения товарища. И все же это лучше, чем сразу бросаться в бой.

Райхо краем глаза выглянул из-за скалы. Тессе и сам видел, что один из часовых смотрит едва не прямо на них, и стоило бы подождать, пока он отвернется, или чем-то отвлечь его. Прячась за красным утесом, Райхо натянул лук, наложил стрелу на тетиву, затем, встав рядом со скалой, в мгновение ока выстрелил. Тессе показалось, что он даже не целился: часовой рухнул где стоял, древко стрелы торчало из середины груди. Райхо успел пристрелить еще одного, пока на стоянке не подняли тревогу. Тессе, Ладише и Йарна, достав щиты, бросились в бой. Над их головами просвистело еще две стрелы – первая пронзила плечо одного из охранников, вторая ушла в песок. А затем стрелы полетели с другой стороны, и Тессе пришлось прикрыть щитом грудь и голову.

Но вот столкнулись. Тессе, едва различая лицо противника, ударил секирой наискосок – и даже щит в несколько слоев кожи и дерева не помог несчастному. Удар был так силен, что рука, державшая щит, не выдержала и упала, позволяя лезвию уйти следом и разрубить плечо. Второй охранник подскочил сбоку, и Тессе, ослепленный на миг бьющим в глаза солнцем, ударил наугад, едва задев щит противника. Что-то острое и длинное оцарапало бок, но Тессе отскочил в сторону – и на этот раз не промахнулся. Хотел было схватиться с молодым воином, уже бегущим к нему от белого шатра, но стрела, примчавшаяся справа, задела висок врага. Юноша рухнул, обливаясь кровью, и Тессе, не зная, смертельно ли ранение, отсек ему голову.

Шатер возвышался перед ним, белый, невыносимо яркий, слепящий глаза, утомленные жарой и бессонницей. Чувствуя, как бьется в голове кровь, Тессе отдернул полог.

Он сам не смог бы сказать, что ожидал увидеть. В его воображении царевич Эребсалема был мальчиком лет десяти или юношей лет тринадцати, но в крытой повозке Тессе увидел женщину необычайной красоты с годовалым ребенком на руках. Женщина вскрикнула и словно бы рухнула вперед, закрывая сына своим телом, и Тессе замер, и образ кошки, летящей сквозь пространство и время, впервые за много дней померк для него. Так стоял он в поту и крови, не отрывая взгляда от лица женщины, а она смотрела на него в слезах, и в глазах ее он видел ужас и страдание.

– Что ты там застыл? – Райхо заглянул в повозку через его плечо, и Тессе вдруг испугался, что Райхо, с горячей головой и холодным сердцем, убьет женщину глазом не моргнув.

– Пошел прочь! – рявкнул Тессе не оборачиваясь, и Райхо отступил.

Наверное, его внутренняя борьба, отражаясь на лице, делала черты совершенно дикими, потому что женщина в повозке взглянула на него с еще большим ужасом, чем прежде. И вот что-то сломалось, наконец, в его сердце, и вздох, вырвавшийся из его груди, больше походил на стон. Вспоминая язык царств Хардилеи, Тессе произнес:

– Я не трону тебя и твое дитя. Есть ли у тебя знак царя Эребсалема, чтобы я мог принести его моему господину как свидетельство смерти младенца?

Женщина закивала и сняла с шеи тяжелую золотую цепь, к которой крепился состоящий из двух половин бронзовый шар. Тессе попытался вскрыть его, но только сломал ногти, а лезвие ножа лишь царапало части шара, никак не разъединяя их. В конце концов, он решил, что наместник Эш-Герефа сам разберется с необыкновенной подвеской, и спрятал ее за пояс.

– Оставайся со мной, – сказал Тессе женщине. – Твой господин мертв, а мой желает получить голову царевича. Я охраню тебя и твоего сына от всякого, кто посягнет на вас, и укрою в благословенной стране, где вы ни в чем не будете нуждаться. Ни одного врага не останется у тебя, и всякого, кто возжелает твоей смерти, я убью раньше, чем он сможет воплотить задуманное.

Он хотел притронуться к ее волосам, но женщина дернулась, стоило ему протянуть руку, и Тессе убрал ладонь. Сладко и горько сделалось ему, и он задернул занавесь, едва не силой заставив себя оторвать взгляд от пленницы. Он не чувствовал ни жары, ни усталости, ни даже боли в распоротом боку. И лишь встретившись взглядом с Ладише, Тессе словно бы вернулся к действительности.

– Мы отвезем эту женщину и ее сына в дом сестрицы Дархи, господину же принесем цепь и голову другого ребенка. – Тессе вытащил из-за пояса золотую цепь, и Ладише и Райхо зажмурились – так ярко сверкало солнце на ее звеньях. Йарна заулыбался.

– Верно ли я понял тебя, мой друг, что ты хочешь забрать женщину себе и не трогаешь мальчишку, дабы она тебя не возненавидела?

– Верно.

Ладише произнес осторожно:

– Что если господин наместник заметит подмену и накажет нас? Почему не сказать, что мы не нашли царевича, что в шатре везли просто богатую женщину, что мы ошиблись? Или мысль о том, что чудесная кошка попадет в чужие руки, тебе невыносима?

Тессе удивленно уставился на него. О кошке он и думать забыл.

– Если господин наместник узнает, что царевич жив, кто поручится, что он не будет его преследовать, что не разошлет за ним отряды куда многочисленней нашего. Кто знает, как велика его ненависть к царям Эребсалема и когда он прекратит преследовать их род.

Судя по лицу Ладише, ему не нравился этот замысел, Йарна, напротив, лучился каким-то диким, неприятным торжеством. Только Райхо, похоже, не определился с выбором: ничего, кроме любопытства, в его глазах нельзя было увидать.

– Мы сделаем как ты скажешь, – наконец, отозвался Ладише, – но реши сначала, что ты станешь делать, если господин наместник знает царевича в лицо.

– Годовалого младенца? – фыркнул Тессе. – Все они одинаковы, да и где он мог его видеть! Ему нужен царский знак, я его доставлю, а голова вряд ли сохранится так хорошо, чтобы различить черты.

Ладише вздохнул, ничего не ответил и направился к большой повозке – посмотреть, что осталось от имущества охранников и пленницы. Райхо последовал за ним.

... Много дней шли они на юг, останавливаясь среди суатрийских племен, и достигли, наконец, земли ларокши с их городами из глины и кирпича и тихого предместья Нар-Га-Суана, где в тени кленов и смоковниц стоял дом Дархи. Старая рабыня вышла им навстречу, а за ней появилась и сама Дархи с младенцем на перевязи и сердечно приветствовала их. Тогда Тессе вывел из повозки свою пленницу и представил так:

– Это Лахноам из Эребсалема и сын ее, Идо, которых мы взяли у Медного берега, и, хоть я не властен в твоем доме, сестрица, прошу тебя позаботиться о них, пока я не смогу увезти их в другое жилище.

– Ты и твои друзья всегда желанные гости в моем доме, – легко отозвалась Дархи, ласково беря женщину за руку, и обратилась к ней на языке царств Хардилеи. – Добро пожаловать в Нар-Га-Суан, Лахноам из Эребсалема. Я Дархи, наложница твоего господина и хозяйка этого дома. И ты, и твой сын можете жить здесь сколько пожелаете и ни в чем не будете знать отказа.

Прекрасная Лахноам благодарила ее, но выглядела подавленной и печальной, и тяжело было Тессе видеть ее уныние. Тогда он отвел Дархи в сторону и обратился так, чтобы никто, кроме нее, не мог слышать.

– Сестрица, милая сестрица, – зашептал он, сжимая ее руки, – ты видишь, как печальна моя гостья и как боится меня. Много дней шли мы к тебе, и ни разу она не подняла на меня глаз. Обратись к ней, скажи, что я ее не обижу, что охраню от всякого врага, подарю все, чего ни пожелает ее сердце, и сына ее приму как собственного, ты знаешь мое сердце, ты женщина, тебя она легче послушает, помоги мне, милая сестрица, успокой ее, утешь ее, ничего для тебя не пожалею...

– О, разумеется, я попытаюсь утешить твою гостью, – отвечала Дархи, – и, если есть в ней хотя бы крупица доброго чувства к тебе, уверена, она тебя полюбит, когда узнает сокровища твоей души.

Дикое торжество загорелось в нем, и слова ее пробудили почти угаснувшую надежду, и он крепко обнял Дархи и расцеловал.

Лахноам отвели прохладную тихую комнату, выходящую окнами в сад, и Тессе надеялся, что покой, царящий в доме, исцелит ее душу. Сам же он, едва переночевав, отправился в путь, не желая более смущать возлюбленную своим обществом и надеясь втайне, что, когда он вернется, Лахноам встретит его куда благосклоннее. Хотя больше прочих своих товарищей Тессе любил Ладише, нынче он жаждал той легкости и жестокости, которой из них четверых лишь Райхо обладал в полной мере. Потому именно Райхо он попросил сопровождать его в Эш-Гереф.

Они шли по ночам, а днем, когда спускалась жара, устраивались на привал. Как легко, как славно было идти вдвоем, не думая ни о чем дурном. Будь с ним Ладише, тот непременно стал бы призывать к осторожности, Райхо же принимал все как должное, и, когда они миновали Суари и дикие области Герны, в суете и многолюдстве хардилейских городов предстояло им воплотить последнюю часть их обмана. Долго бродили они по невольничьим рынкам, близ которых собирались родители, желавшие продать не нужных им детей. Там и нашли они мальчика полутора или двух лет от роду, отдаленно напоминавшего царевича. Больше всего он походил на Маури, и от этого сходства у Тессе сделалось тяжело на сердце. Он отдал матери четырнадцать мер серебра и, не слушая ее благодарностей, вывел ребенка за ворота. Там он перерезал мальчику горло и отрубил голову, и с этой ношей они двинулись дальше.

Еще несколько дней после того продолжался путь до Эш-Герефа. Детская головка высохла на солнце – Тессе нарочно не убирал корзины в тень на привалах, надеясь, что безжалостные лучи иссушат лицо и надежно скроют их обман. Ни хищные птицы, ни насекомые не слетались на дармовую трапезу, и запах тлена лишь раз тронул ноздри Тессе прежде, чем исчезнуть. В засушливом краю, через который они шли, казалось, даже гниения не существовало.

... Наместник Эш-Герефа принял их радушно, хотя и ожидал гораздо раньше. Тессе поставил перед ним корзину и подал золотую цепь с бронзовым шаром, который господин Сувия тут же вскрыл без всякого труда. Внутри обнаружилось что-то похожее на коготь большого животного, облитый золотом. Некоторое время наместник вертел коготь в пальцах, затем обратился к Тессе:

– Ты знаешь, что это?

– Понятия не имею, – честно ответил тот. – Я снял эту вещь с шеи царицы Эребсалема.

– Она не царица, – отозвался наместник, не отрывая глаз от позолоченной вещицы. – Царица умерла две луны назад, мать царевича – одна из наложниц. Это коготь птицы Ятур, очень редкая вещь. Просто превосходно, что ты добыл его.

– А что он делает? – полюбопытствовал Райхо, и господин Сувия взглянул на него с удивлением.

– Делает? – недоуменно произнес он. – Что он должен делать? Это знак власти и великая ценность, счастлив кто им владеет. – Он снова перевел взгляд на Тессе. – Ты и твои друзья оказали мне большую услугу, Тессе из племени лакми, и, если в корзине то, что я думаю, ты получишь свою награду.

Сувия приподнял плетеную крышку и едва мазнул взглядом по отрубленной голове.

– Убери, – велел он рабу, стоявшему у стены. – И пускай мне принесут кошку и серебра полтысячи мер.

Раб удалился, наместник снова обратился к Тессе.

– Не хочешь ли ты с твоими товарищами и дальше служить царям Эш-Герефа? Вскоре внесут вашу награду, и ты увидишь, как я и мой царь, да отступит его недуг, можем быть щедры.

– Если сойдемся в цене – с радостью, – усмехнулся Тессе.

В зал вошли четверо мускулистых рабов – на плечах их лежали толстые стержни, поддерживающие деревянную клетку, в которой сидело существо размером с собаку. Когда клетку опустили, Тессе увидел, что это котенок, огромный и определенно самый уродливый из всех котят, что ему доводилось видеть. Короткая и клочковатая черно-серая шерсть топорщилась во все стороны, огромные, навыкате, светло-синие глаза оказались лишены зрачков, а верхние и нижние клыки выступали так сильно, что котенок не мог закрыть пасть. Чудовище издавало низкие звуки, похожие на скрежет, и все в нем было так несоразмерно и ужасно, что господин Сувия едва заметно передернулся.

– Почему его держат в клетке? – Тессе подошел ближе и присел на корточки рядом с котенком. – Он так зол?

– Не слишком, – отвечал наместник. – Но укусить может. Яд этих тварей не смертелен, пока они молоды, но и он заставит тебя завидовать мертвецам. Если не хочешь нести клетку, мои люди подержат его, а ты надевай ошейник. Заодно и поглядим, насколько ты ловок.

Четверо рабов открыли клетку и крепко держали котенка, пока Тессе надевал на него веревку с поспешно свитой петлей. Чудище, хоть и устрашающего облика, нрава было не более злобного, чем обычный котенок, попавший в незнакомое окружение. Первое время он пытался вырываться, затем присмирел и принялся задумчиво глодать ладонь Тессе, изредка царапая ее зубами, но кожи так и не прокусил.

– Его уже можно кормить мясом, – сказал Сувия, наблюдая за ними. Он хотел добавить еще что-то, но тут Райхо с любопытством потянулся к котенку, и чудище, издав полный ужаса крик, с такой силой рванулось из рук людей, что рабы едва удержали его, а веревка ободрала Тессе ладони. Хрипя и вырываясь, котенок все тянул и тянул своих пленителей прочь от места, где они стояли, как будто не было для него в целом мире ничего важнее, чем убраться как можно дальше. На миг показалось, что очертания уродливого туловища поблекли, а кончик морды словно бы растворился в воздухе. Но длилось это не более трех ударов сердца – зверь был слишком юн, а кроме того, отягощен повисшими на нем людьми, чтобы вступить из пределов мира на ткань бытия. Поняв, что освободиться не получится, чудище принялось метаться и выть, и Тессе, удивленный сверх меры его безумием, едва не выпустил веревку.

– Что такое с проклятой кошкой! – вскричал он, вцепляясь в тощий загривок, чтобы не задушить чудище петлей.

– Он как будто боится огня, – удивленно отвечал Сувия. – Эй, вы! Бросьте кошку, проверьте, что горит! – крикнул он рабам.

– Какого огня? – Оставшийся один на один с беснующимся животным, Тессе насилу удерживал его.

– Десять дней назад в зверинце, где его держали, загорелась солома. Он точно так же рвался и кричал, пока его не вынесли прочь.

Котенок постепенно затих в руках Тессе и снова принялся глодать его ладонь. Изредка он вздрагивал всем телом и оборачивал пустые бледные глаза к Райхо, словно бы ждал чего-то.

Рабы вскоре вернулись и сообщили, что пожара поблизости нет, а еще через некоторое время внесли две корзины, наполненные слитками серебра. Следом за ними вошел худой старик в богатых одеждах и, склонившись к Сувии, что-то зашептал ему на ухо. Неожиданное сообщение, судя по всему, взволновало наместника, и если прежде казалось, что он готов говорить с Тессе еще долго, то теперь явно захотел выпроводить наемников поскорее.

– Что ж, надеюсь, вы довольны вашей наградой и не раз еще окажете услугу царям Эш-Герефа. Нынче мне придется расстаться с вами, ибо есть дела, требующие немедленного моего присутствия, почтенный Аба проводит вас до ворот.

Тессе забросил себе на плечи чудовищного котенка, а Райхо подхватил корзины – так, словно они ничего не весили, хотя каждая из них была не легче пятилетнего дитяти. Почтенный Аба вывел их за ворота, поклонился в пояс, выразив надежду, что они видятся не в последний раз, и скрылся за стенами Эш-Герефа.

… В Сефариде они купили козла, а за городом у озера Лод Райхо подстрелил двух змеешеек. Птиц отдали котенку, но он лишь тупо мял их лапой, словно не представляя, что делать с так неожиданно доставшейся добычей. Тессе подумалось, что в зверинце Эш-Герефа его кормили кусками мяса, уже снятого с туши, и разрезал грудь ближайшей змеешейки. Но лишь после того, как он наполовину стянул с птицы кожу, котенок, наконец, понял, что нужно делать.

– Ради тебя я прошел десятки царств, а ты ведешь себя глупее мула, – сказал Тессе с досадой. – Как вернемся – стану учить тебя охотиться, иначе никакого проку не будет.

Котенок поднял голову и посмотрел на него. Или не на него – по глазам без зрачка понять это было невозможно. Райхо бросил ему кусок козлиной ноги, но чудище отскочило, шипя и топорща клочковатую шерсть. Даже мяса не принимал он из рук Райхо, хоть и ходил вокруг куска, и обнюхивал, но так и не притронулся к еде. Слепой ужас, который его товарищ внушал котенку, приводил Тессе в недоумение. О, если бы мог он понимать кошачий язык, то непременно узнал бы причину этого страха. Нынче же он пытался лишь шагать как можно дальше от Райхо и на привалах привязывать веревку с петлей к своей лодыжке, чтобы чудище не сбежало.

Во время привала близ Сарфины – то ли большого села, то ли маленького города племени ларокши, в полутора днях пути до Нар-Га-Суана – Тессе ощутил, как покидает его беспечальная легкость, с которой проделал он путь в Эш-Гереф. В дороге только и было у него, что Райхо, котенок да бескрайнее небо, нынче же возвращался он к возлюбленной своей Лахноам, и как она его встретит – не ведал. Удалось ли Дархи склонить к нему ее сердце? Вняла ли Лахноам ее уговорам? Допустила ли хоть мысль, хоть проблеск доброго чувства к нему в дни его отсутствия? По мере того, как опускалась ночь, Тессе делался все более задумчив и мрачен. Рука его рассеянно ласкала морду чудовищного котенка, но мысли были далеко и от котенка, и от Райхо, и от Сарфины, и все одна другой тягостнее.

Что-то чуждое виделось ему в этой мрачности. Никогда прежде, приходя в дом Дархи, он не чувствовал тяжести на душе, ведь среди женщин Дархи была им самым преданным, да, быть может, единственным другом, и любила их, и ворота ее всегда были для них открыты. Нынче же, приведя в ее дом Лахноам, Тессе словно бы отнял у себя островок мира, и радость от встречи с возлюбленной мешалась в нем с мрачными предчувствиями.

Острая боль вывела его из задумчивости – к руке словно прикоснулись раскаленным ножом. Котенок, похоже, уставший от его ласки, прокусил ладонь, и теперь лизал кровь, катившуюся из раны. Бледные глаза его были полуприкрыты, в тощей груди рождалось низкое воркование, словно чудище пыталось убаюкать жертву. Вскочив, Тессе со злостью оттолкнул котенка, и воркование тут же прекратилось. Вокруг раны медленно разливалась боль, жар полз по руке, и огни звезд над ним словно подплыли слезами и сделались размыты и тусклы.

***
– Все ли тебе здесь нравится, милая Лахноам? Всего ли хватает тебе и твоему сыну? Учтивы ли рабы?

Когда Дархи вошла, красавица чесала косу. Малыш Идо ползал возле нее на скамье, играя материными волосами, и появление хозяйки, казалось, испугало его.

– Твой дом гостеприимен, добрая госпожа, – отвечала Лахноам учтиво. – Мне и моему сыну не на что пожаловаться, и в царском дворце в Эребсалеме не знала я такой доброты.

Внезапно она отбросила гребень и, подавшись к Дархи всем телом, рухнула ей в ноги.

– Помоги мне бежать отсюда, добрая госпожа, – взмолилась Лахноам, стиснув подол ее платья. – Пока не вернулся мой пленитель, помоги мне. У меня ничего нет, но отец мой владеет большими стадами в долине Сефариды, и, когда я доберусь к нему, стократно отплачу за твою доброту.

Дархи присела на колени и опустилась рядом с Лахноам.

– Чего ты боишься? – спросила она. – Почему не хочешь его дождаться? Разве в те дни, что шли вы от Медного берега, Тессе бывал с тобой груб? Или твой супруг жив и ты хочешь воссоединиться с ним?

– Господин мой мертв, и Тессе не обидел меня, – отвечала Лахноам. – Но мне страшно даже глядеть на него, и сына моего он убил бы не раздумывая, если бы я ему не глянулась. Он злой и жестокий человек, и я отдала бы все, что у меня есть, лишь бы оказаться за тысячи верст от него.

– О, Тессе не жесток, – мягко проговорила Дархи, поглаживая ее плечо. – Он верный друг и милосердный господин, и сострадание также присуще ему. Ко мне, маленькой рабыне, он отнесся тепло и учтиво, хотя кто я была тогда! А тебя он любит, и, если ты примешь его любовь, вряд ли о том пожалеешь.

– Он не любит меня, а только желает, – мотнула головой Лахноам. – Он страшный, страшный человек, он стоял предо мной в крови и пыли и готов был разрубить и меня, и сына, и лишь моя красота остановила его руку.

– Твоя красота смягчила его сердце, – отвечала Дархи. – Знай ты его как я знаю, уверена, что и твое сердце смягчилось бы. Дай ему хоть объясниться с тобой – и, быть может, страхи перестанут тебя терзать.

– Я знаю, он тебя любит. – Лахноам словно не слышала ее. – Дай мне уйти, и он достанется тебе одной, и все, о чем ты мне говорила, также будет твоим, ибо мне ни любовь его, ни дружба не нужны, я молю лишь о свободе.

Дархи встала. Лахноам все так же сидела у ее ног и выглядела несчастной и потерянной.

– Мне жаль тебя и, видит небо, я тебе сострадаю, – отвечала Дархи. – Но я не стану помогать тебе прежде, чем вернется Тессе. Ты увидела его в дурной час, но он не стал от этого другим человеком. Он любит тебя и потому отпустит, если увидит, что стремление его безответно. Об одном лишь прошу тебя – взгляни на него снова, дай ему говорить с тобой, и пускай сердце твое решит.

С этими словами Дархи покинула комнату, и тяжелый шерстяной занавес упал за ее спиной. Вслед ей неслись глухие рыдания пленницы.

***
Когда Тессе добрался, наконец, до предместья Нар-Га-Суана, голова и грудь его словно превратились в печь. Был ли тому виной яд, или жара, или возбуждение, поселившееся в нем в предчувствии встречи с Лахноам, Тессе не знал. Он препоручил котенка заботам обитателей дома и едва слышал сестрицу Дархи, остановившую его. Она говорила, что пыталась успокоить Лахноам и утешить, говорила, что просила ее дождаться своего пленителя и дать ему объясниться, говорила что-то еще, чего Тессе уже не слышал. Ему важно было лишь, что сестрица утешила Лахноам, и он целовал ей лицо и руки, и благодарил ее.

… Она сидела на скамье, необыкновенно прямая, уже, несомненно, знавшая о его возвращении. Казалось, с того дня, как он впервые увидал ее, Лахноам стала еще прекраснее, и лишь печать горя и тревоги, лежащая на ее лице, омрачала радость Тессе. Он подошел к ней тихо, склонив голову, и опустился на пол у ее ног.

– Я думал, – произнес он медленно, – что мое отсутствие даст тебе время примириться со мной. Думал, здесь ты отдохнешь от тревог и забудешь обо всем, что тебя пугало.

– Госпожа Дархи очень добра. – Голос Лахноам звучал отстраненно, будто она обращалась к нему из другого мира, куда Тессе не было ходу. – Я ни в чем не нуждалась, пока жила здесь.

Она избегала его взгляда, и от этого Тессе сделалось горько. Где-то внутри головы, за глазами разгоралась боль.

– Тебе не о чем больше тревожиться и нечего бояться: я обманул моего господина и принес ему голову другого ребенка. Нынче он уверен, что ты и твой сын мертвы, и не станет вас искать.

Но напрасно он думал, что его слова успокоят Лахноам. В глазах ее отразился лишь еще больший ужас. Голова горела, словно ее залили расплавленной медью. Тессе схватил невольницу за руки, и она отшатнулась в страхе, но он крепко стиснул ее ладони и заговорил яростно и отчаянно, голос его напоминал стон.

– Оставайся со мной, прекрасная Лахноам, я никому не дам тебя в обиду, я убью по одному твоему слову, и все, чего ни пожелаешь: богатство, власть, землю, небо – дам тебе. Все царства Хардилеи, все племена Суари приведу к твоим ногам, и будешь ты не наложница, но царица, всякий, знающий твое имя, позавидует тебе, и, если думаешь ты, что несвободна и живешь у меня в плену, тогда ты ошибаешься, потому как это я, я раб твой и был им с того дня, как впервые увидал тебя. Скажи, чего ты желаешь, и все, что ни назовешь, все будет исполнено.

Она впервые подняла не него глаза. Ни искры доброго чувства не было в них, лишь печаль и тревога, и сердце Тессе упало.

– Я желаю лишь свободы, господин, – тихо сказала она. – Умоляю, дай мне уйти.

Тессе вскочил. Он уже плохо различал предметы перед собой, и лицо Лахноам будто заслоняла горячая чернота. Боль сделалась почти нестерпимой, и, не в силах больше выносить ее, он выскочил из комнаты.

В тот вечер он рано лег и долго спал, проснувшись лишь к концу следующего дня, чтобы смочить иссохшее горло. Голова горела, словно сжатая раскаленным обручем, и Тессе вышел в сад, надеясь, что прохлада закатного часа облегчит его страдания. Необыкновенное зрелище предстало его глазам, а может, то была лишь видимость, порожденная воспаленным рассудком. Чудовище из Эш-Герефа гналось за олененком, роняло его на землю, выпускало по собственной неловкости, снова загоняло и снова давало убежать. Казалось, котенок никак не может убить свою жертву, но и олененок, хоть и не был ранен, никак не мог спастись от преследователя. Тессе подумалось, будто олененок оглушен: когда тот снова упал и замер, из уха его сочилась струйка крови. Впрочем, возможно, то был лишь обман зрения, порожденный неверным закатным светом и недугом. Вот Дархи подошла к детенышам и положила конец странной игре, перерезав олененку горло. Несколько мгновений котенок бессмысленно пучил бледные глаза на труп, затем вгрызся в рассеченную шею и принялся разрывать рану.

… На следующее утро ему полегчало. Боль ушла из головы и переместилась в тело, но то была тупая ноющая боль отходящего недуга, и Тессе презрел ее. Во всех членах ощущалась слабость, однако голова была легка и рассудок ясен. Тессе сел на постели, затем медленно поднялся. Он не ел полтора дня, но голоден не был. Сковавшая его слабость мешала ощутить что-либо кроме самой себя.

Решив не тянуть с горьким делом, что ему предстояло, Тессе отправился навестить свою пленницу. Лахноам еще спала, когда он вошел, но тут же проснулась и взглянула на него с растерянностью и страхом. Тессе и сам знал, что имеет вид болезненный и дикий, и не нашлось бы худшего способа прельстить Лахноам. Но нынче он не искал ее благосклонности.

– Жаль будить тебя, прекрасная Лахноам. – Он скользнул печальным взглядом по ее лицу. – Но нынче у меня для тебя радостная новость. Я обещал, что выполню любое твое желание, и я отпущу тебя. Мне горько видеть, как ты меня сторонишься, но что я был бы за глупец, если бы не понял, что противен тебе. Я дам тебе мула, и тридцать мер серебра, и двух рабов из дома Дархи, что проводят тебя куда ты укажешь. С того часа, как ты выйдешь за ворота, ты умрешь для меня, и я оплачу тебя как мертвую и не стану ни искать, ни преследовать.

Только теперь взглянула она на него без ужаса и отвращения. Робкая радость была в ее глазах, и Тессе снова сделалось горько и сладко одновременно. Вскочив с постели, Лахноам бросилась к его ногам, обняла колени и воскликнула в порыве благодарности:

– Да благословит тебя Творец, добрый господин! Знай же, что в этот миг Лахноам любила тебя, любила всем сердцем и ввек не забудет твоей доброты.

… Она ушла на следующий день, и Тессе отдал ей, как и обещал, серебро и мула, двух юношей из дома Дархи и девочку-хардилеянку, чтобы та переводила им слова Лахноам. Дархи смотрела на девочку задумчиво и печально – быть может, вспоминала себя в ее годы, когда ее точно так же, как это дитя, отдали Халиноми, чтобы она переводила им речь лаорских владык?

Лахноам расцеловала Дархи и старую рабыню, мать сопровождавших ее юношей, обняла Хати и Маури, поклонилась по очереди Халиноми и ниже всех – Тессе. Ему хотелось задержать ее, броситься ей в ноги и молить остаться, хотелось запереть ее за высокими городскими стенами и одарить всем, о чем она попросит, лишь бы оставить у себя. Но он любил ее – и не мог держать в неволе.

Он нанес на лицо траурные знаки из красной глины и ушел далеко от города и от предместья, в саванну, взяв только нож, чтобы защититься от хищников. Там метался он среди красных скал, пока силы не отказывали ему и смертельная усталость не скрадывала его горе. Ах, если бы мог он, как его ведьма-мать, обернуться гепардом, покрыть за прыжок два человеческих роста, он бы, верно, смог убежать от своей беды. А будь он одного рода с котенком из Эш-Герефа, бежал бы по ткани бытия, и тогда самое время пошло бы вспять, и не было бы всех его бед, и Халиноми не узнали бы о щедрой награде, и кто-нибудь другой выслеживал бы в пустошах Герны караван.

Нет!

Тессе понял это необыкновенно ясно, и даже усталость последних дней отступила перед новой мыслью. Ни Ладише, ни Райхо, ни Йарна, никто другой, кроме него, не должен был пробиться к той повозке. Потому что во всех этих случаях прекрасная Лахноам и ее сын были бы мертвы. Возможно, Создателю угодно было, чтобы именно Тессе добрался до нее, потому как в его сердце нашлась струна, которую Лахноам сумела тронуть. А все, что он делал и думал после этого, было ошибкой, ведь Творец не предназначает своим детям ничего, что заставило бы их страдать. Ему следовало отпустить Лахноам гораздо раньше – как только он понял, что противен ей, но с упорством, достойным лучшего применения, он продолжал держать ее при себе. Тессе не знал, смеяться ему или злиться, лишь одно представлялось ясным: если бы он и вправду мог вернуться назад во времени и отказаться от просьбы Сувии, не видеть и не знать Лахноам, то оставил бы все как есть.

И, стоило ему понять это, боль начала уходить. Медленно, будто нехотя возвращала она ему его душу, и на седьмой день своего блуждания Тессе вернулся в предместье. Глина давно потрескалась и осыпалась с его лба, волосы слиплись от пота. Он вошел в сад Дархи прежде рассвета, и нашел бьющий из земли ключ и ручей, и, раздевшись донага, смыл остатки траурных знаков, затем вымылся весь и, оттянув косу, отхватил ножом почти всю длину.

Лежа у ручья, глядел он в бегущую воду, и солнце вставало над ним, и в груди его было легко и пусто, а в голове – необыкновенно ясно. Он словно пришел в себя после долгой болезни, все вокруг казалось значительным и важным, наполненным новым, еще непонятным смыслом.

Кто-то склонился над ним, и он узнал Дархи, за спиной у нее спала в перевязи маленькая дочь. Дархи показалась ему необычайно красивой, и некоторое время он любовался ею, затем отвернулся к воде.

– Я был самонадеян и глуп, – сказал он. – Думал, что смогу обмануть наместника и получить одновременно женщину и кошку, а в итоге потерял обоих.

– Вовсе ты не потерял кошку, – сказала Дархи. – Котенок живет у нас, и ему здесь нравится. Вряд ли в ближайшие годы он нас покинет.

– Я мечтал преодолеть на его спине пространство и время, мечтал о могуществе, равного которому не найдется среди людей. Я должен был играть с ним, я должен был учить его охоте, но все это делала ты, когда я отдался моему горю. Ты будешь ему лучшим другом, чем я, и лучше о нем позаботишься. – Она хотела говорить, но Тессе махнул рукой. – Не утешай меня, я не обижен. Лучше уж ты, чем Йарна. – Он слабо усмехнулся.

Снова воцарилось молчание.

– Ты все ищешь могущества, – сказала, наконец, Дархи. – А между тем, ты только что отпустил женщину, которую любил, и чудище, о котором мечтал. Для этого нужно не меньше дарований, чем чтобы ступить из предела мира на ткань бытия.

И, хотя Тессе знал, что она говорит так, лишь бы его утешить, ему сделалось радостно.