[nuremhet]

Если вам нужны доказательства того, что Дархи была малолетней сучкой, вот одно из них (героине тринадцать лет).
__________________

Праздник уборки урожая пришелся на конец третьей луны с тех пор, как Дархи отдали Халиноми. Живя в Суари, она не знала этого обычая, но здесь сбор урожая праздновали дважды в год и искренне верили, что эти торжества помогают земле плодоносить. Обычно Дархи не участвовала в общих гуляниях. Раньше она лишь ходила на ярмарку с другими рабынями, но теперь все обещало быть по-другому! Почти две луны Дархи шила себе наряд, в котором мечтала пойти на праздник. Если ей удастся отпроситься у Халиноми, она убежит в поля и будет плясать всю ночь, а может быть, даже познает мужчину, ведь нынче она совсем уже взрослая.

Все в новой жизни казалось ей прекрасным, и с тех пор, как владыка мира подарил ее Халиноми, Дархи не о чем было тосковать. Дом, в котором они поселились, стоял на том же холме, что и царский дворец, и был окружен садами, спускающимися к подножию. Когда-то здесь жили жены и наложницы местных владык, и Тессе даже шутил по этому поводу, но у нынешнего царя была всего одна супруга, и дом пустовал.

В один из первых дней ее новой жизни господин Йарна повел Дархи на невольничий рынок и позволил самой выбрать рабов в новый дом. Дархи, сострадавшая товарищам по несчастью, и, кроме того, скучавшая по подруге, выбрала небольшое семейство: брата и сестру. Оба были парой лет старше нее самой, а с сестрой торговец отдал и ее двухлетнего сына, с которым Дархи полюбила играть.

Полмесяца назад войско владыки вернулось из победного похода и принесло с собой много добычи. О причине похода слухи ходили разные, но из тех, кто остался в городе, пожалуй, именно Дархи лучше других знала, что происходит. Разумеется, речи быть не могло о том, чтобы Халиноми взять девочку в поход. Однако она провела с ними почти полдня, когда ее прежний господин, щедрейший и богатейший Аншар из Лелет-Шери, которого царь поставил над войском, объяснял конечную цель их пути. После этого он недолго беседовал лично с Халиноми, дабы удостовериться, что чужеземные наемники поняли суть его слов, ведь на поле боя Дархи не могла сопровождать их.

Из речей Аншара Дархи вынесла, что к Лахему – городу, из которого происходила жена владыки, – пришло некое племя, богатое и многочисленное, и попросилось на постой у их стен. За пастбища, землю и воду племя обязалось платить местным господам большой налог, и казалось, они пришли к согласию и жили в мире. Но со временем пришельцы стали продавать горожанам некий напиток, который истощал тело и ослаблял ум, а если человек выпивал сразу несколько чаш, то становился яростен и безумен и мог в порыве бешенства убить ближнего. Так однажды некий почтенный господин из Лахема, напившись, убил племянника вождя того племени. Завязалась битва и, поскольку жители Лахема много лун употребляли злосчастный напиток, они ослабли и не смогли выстоять против пришельцев. Спасшиеся из бойни бежали кто куда, и братья царицы прибыли к владыке мира, и пали к его ногам, и просили приюта и отмщения.

Дархи подумала тогда, как же глупы лахемские горожане, если продолжали пить отраву даже когда сделалось очевидно, что в ней причина их несчастий.

Как бы то ни было, племя неведомых отравителей оказалось истреблено или отдано в рабство. Говорили, царица, жена владыки, была в таком гневе, что велела привести к ней вождя племени и уцелевших его детей и заставила их пить собственную отраву, пока те не упали замертво. И весь этот поход, и странную причину его еще долго обсуждали в городе, но и он затмился для Дархи предвкушением приближающегося праздника. Наряд ее был закончен и так ей нравился, что она то и дело надевала его и оглаживала.

Перед самой праздничной ночью Элишва, ее рабыня, принесла Дархи целую корзину драгоценных камней и украшений («Смотри, что передали тебе твои господа!»), и Дархи, без того влюбленная в собственное платье, пришла в полный восторг. Они долго выбирали драгоценности к ее наряду, так, что в итоге на Дархи оказалось два десятка золотых браслетов, ожерелье из яшмы и венец с крупным изумрудом. Элишва пыталась проколоть ей уши, чтобы вдеть серьги, но обе решили, в конце концов, что те не стоят таких мучений. Они возились так долго, что в комнату просунул голову Хошеб, брат Элишвы, и сообщил, что, если Дархи хочет сопроводить Халиноми на праздник, пора ей поторопиться, а сестре неплохо бы смотреть за сыном, который уже перебил горшки и пытался откусить хвост уличной кошке. Дархи выскочила из комнаты быстрее, чем ее сотряс неудержимый хохот и, пряча под покрывалом изрядно потрепанные уши, вышла в сад.

С холма открывался вид на оживший город: на площади, вдоль улиц и за городской стеной до самых полей тянулись огни, слышался приглушенный расстоянием гул множества голосов и звуки музыки. Солнце сверкнуло в последний раз и упало за границу земли. Сумерки опустились на землю. Дархи быстро пошла вниз и догнала Халиноми, и как не похожи были они на пеструю разряженную толпу у подножия холма. Одежда их была проста и одноцветна, и Дархи показалось бы странно, что она, рабыня, выглядит наряднее господ, если бы не их украшения.

Ладише, судя по всему, не побоялся проколоть уши, и теперь в них раскачивались треугольные серьги из золота. Такие же золотые треугольники венчали его косы вместо привычных медных игл. Райхо перевил волосы яркими лентами, лицо и руки его покрывал затейливый узор, выполненный углем и красной глиной. На груди у Тессе лежало тяжелое ожерелье из золотых пластин, а пояс и плащ Йарны, по-видимому, стоили дороже, чем весь дом, доставшийся им царской милостью.

Ей непривычно было видеть их в золоте, но и они словно увидали ее впервые. Дархи подумалось тогда: потому, верно, люди и забывают себя в праздники, что все, кого они знали прежде, выглядят по-новому.

Очень скоро, однако, ей пришлось признать, что Халиноми остались сами собой. Вместо того, чтобы пойти в поля, как она хотела, они направились к оружейным рядам, и Дархи пришлось переводить им. Изредка она бросала тоскливые взгляды на толпу, стекающуюся к воротам, иногда Тессе или Ладише приходилось звать ее несколько раз прежде, чем она откликалась.

В конце концов, Халиноми сжалились над ней, а может, им надоела ее рассеянность, и Дархи получила долгожданную свободу. Она тут же понеслась прочь от ярмарки, к полям, и словно мало было переполнявшего ее радостного волнения, на главной улице столкнулась с Зертаб, с которой дружила у прежнего своего господина.

Схватив подругу за руки, Дархи закружила ее с торжествующим воплем, расталкивая толпу, и Зертаб едва не выронила корзину.

– О Зертаб, милая Зертаб, как хорошо, что я нашла тебя! Я думала, мы никогда больше не увидимся. Посмотри, какая прекрасная ночь, идем со мной, будем петь и плясать до рассвета, и наши господа не рассердятся, сегодня все можно!

Она была так рада, что не замечала смущения подруги, а когда Зертаб попыталась отговориться тем, что ей нужно уложить сына и отдать хлеб на кухню, лишь рассмеялась.

– Разве твой сын сам не заснет! И разве кого-нибудь заботит хлеб в эту ночь!

В конце концов, они условились встретиться у ворот, и Зертаб поспешила вверх по улице, а Дархи побрела прочь из города. Выйдя за ворота, она некоторое время стояла, оглядываясь. Возле полей собралось больше всего народу: именно оттуда доносились звуки музыки, пение и смех, именно там была душа праздника, и Дархи хотела было направиться туда, но внезапно другая местность привлекла ее внимание. У реки, чья темная полоса тускло блестела в свете факелов, тоже собирались люди. Там никто не пел и не играл, но и оттуда слышался смех и пьяные крики. Толпа на берегу была плотнее, чем та, что гуляла в полях, и Дархи, полагая, будто происходит что-то невероятно занимательное, поспешила туда.

Пробившись к самому берегу, она увидела, что привлекло людей. Старый рыбак осторожно обходил по кругу тяжелую сеть, лежащую на земле. Сеть была скручена и наспех приколочена к земле кольями, а в сети – Дархи показалось, будто зрение обмануло ее – бился в ярости ящер-рыболов. Твари эти были так редки в Лаоре, что за четыре лета, проведенных здесь, Дархи видела их лишь однажды. Они заплывали в реку из верховий Хассура, что на юге, и были от носа до кончика хвоста длиной в два человеческих роста. На людей эти чудища не охотились, но, доведенные до отчаяния, могли быть опасны. Потому рыбак, видно, и не решался подойти к своей добыче, хоть толпа и подбадривала его пьяными криками. Никто из подбадривающих, впрочем, тоже не стремился приблизиться к животному.

В конце концов, рыбак вытолкал из толпы молодого мужчину внушительных размеров – то ли раба, то ли сына – сунул ему в руки гарпун и велел охранять тварь до утра, рассчитывая, что за ночь она истощит свою ярость.

Увидев такую приземленную развязку, толпа постепенно стала расходиться. Гуляния у полей определенно занимали их больше, чем тварь у реки, всех, кроме Дархи. Неприятное чувство точило ее, и, обратив взгляд к празднующей толпе, она не нашла в себе того возбуждения и восторга, который еще так недавно вызывало в ней всеобщее веселье. Костры и ленты, песни и пляски, вино и жаркие объятия на недавно убранных полях – все это словно бы отделилось от нее прозрачным, но крепким занавесом.

Отступая от берега, Дархи помчалась обратно в город, и у самых ворот встретила Зертаб, о которой и думать забыла.

– Рушд, Рушд, куда ты бежишь, почему не дождалась меня!

Не слушая подругу, Дархи схватила ее за руку и повлекла за собой. Народу на улицах было теперь меньше, и она легко протолкалась к рыночным рядам, где рассчитывала найти кого-нибудь из Халиноми. Она увидела Тессе – сверкающие глаза, коса в беспорядке – он был уже явно пьян, и все же с мастерством опытного копейщика развлекал толпу, вращая копье попеременно то правой, то левой рукой – за спиной, и перед грудью, и подняв высоко в воздух, и тяжелое древко плясало в его ладонях так, словно ничего не весило.

Услышав ее крик, Тессе опустил копье.

– Сестрица Дархи! – воскликнул он, и, притянув ее к себе, обнял так крепко, что у нее хрустнуло плечо и потемнело в глазах.

– Господин мой, не сердись, что помешала тебе, – заговорила она горячо и быстро, – дай мне нож, дай острый камень, дай мне любое лезвие, я знаю, ты носишь с собой кинжал, я верну его нынче же ночью!

– Тебе нужен нож, сестрица Дархи? – расхохотался он. – Идем со мной! – Тессе схватил ее за руку и потащил снова в сторону оружейных рядов. Зертаб, все еще не понимая, что происходит, едва поспевала за ними.

Бородатый торговец заулыбался, увидев Тессе, и тут же принялся нахваливать свой товар, но Тессе, не понимая и десятой части его слов, схватил с разложенных на земле шкур треугольный нож из тусклой бронзы и поднял его на ладони, показывая Дархи. В свете огней, озарявших улицу, она видела край лезвия едва тоньше волоса и гладкую темную рукоять без рисунка.

– Держи, сестрица Дархи, отныне он твой! – Тессе снял с шеи ожерелье из золотых пластин и отдал торговцу, лицо которого при виде щедрой платы приобрело такое же восторженное выражение, какое, должно быть, было у Дархи в начале праздника.

Она знала, что наутро, протрезвев, Тессе пожалеет о своей расточительности, но сейчас его щедрость была ей на руку и, спешно поклонившись, она вновь утянула Зертаб за собой к воротам.

– Куда мы идем? Зачем тебе нож? Разве ты не хотела идти в поля! – Зертаб задыхалась от бега, и, когда ворота остались позади, подруги остановились, чтобы отдышаться.

– У реки один человек поймал ящера-рыболова и держит его в сети, – объяснила Дархи. – Он оставил на страже своего сына или раба, и, пока я буду разрезать сеть, отвлеки его разговором.

– О чем же мне с ним говорить?

– Не знаю, придумай что-нибудь! – Дархи умоляюще заглядывала ей в лицо. – Какая прекрасная ночь, как жаль, что он сидит на берегу вместо того, чтобы веселиться, ящер не сбежит, а старик не узнает, если он отлучится в поля. Или что ты, как увидела его, влюбилась без памяти, или что отец его напился и упал в костер, или что…

– Ладно! – воскликнула Зертаб, явно испугавшись ее воображения. – Идем, но имей в виду, что я не смогу его долго отвлекать.

– Долго и не нужно! – уверила ее Дархи, обрадованная согласием подруги. – Я быстро справлюсь.

И они отправились к берегу с разных сторон. Охранник с гарпуном прохаживался у кромки воды – Зертаб подошла к нему, а Дархи на четвереньках поползла к сети. Ящер-рыболов не обрадовался явлению освободительницы и зашипел, обнажая десятки острых, вывернутых наружу зубов. В тот же миг Дархи услышала голос Зертаб:

– Какую чудесную ночь дарит нам сегодня Отец Небесный.

Не обращая внимания на злобное шипение, от которого кровь стыла в жилах, Дархи принялась разрезать ячейки сети, в которые старый рыбак вонзил колья. Подарок Тессе и вправду оказался хорош: плотная веревка поддавалась тонкому лезвию легко, почти без усилий, и скоро колья перестали держать ее.

– Я слышала, у этой реки дурная слава, и каждого, кто останется у берега после захода солнца, преследует злобный дух, встающий из воды.

Дархи принялась раскручивать сеть, путаясь в ячейках, и, видит небо, ящер был в том не помощник. Словно почуяв близость свободы, он сделался злее прежнего. Вывернувшись так, что веревка ободрала Дархи ладони, тварь попыталась схватить ее локоть, и она едва успела отпрянуть от лязгнувших у самого бока челюстей.

Казалось, возня на берегу привлекла-таки внимание нерадивого охранника. Дархи слышала, как Зертаб в отчаянной попытке отвлечь его, воскликнула:

– Я видела, как отец твой, напившись, упал в костер!

… но тот уже не слушал ее, бросившись к чудищу. Рванув сеть вверх, Дархи что было силы пнула ящера в сторону реки.

– Плыви, глупая тварь, плыви отсюда! – крикнула она, и ящер, поспешно сбрасывая с остатки сети, поспешил к воде. И, хотя его перепончатые лапы явно были не приспособлены к быстрому бегу, вооруженный гарпуном сын рыбака не сумел его настичь. Обернувшись к человеку, ящер зашипел громко и страшно и лязгнул челюстями почти у самой ноги своего пленителя. Тот отпрянул, а когда снова замахнулся гарпуном, тварь была уже в воде, где ни ладья, ни рыба, ни тем более человеческая рука не могли тягаться с ней в скорости.

Взревев от злости и досады, охранник бросился за Дархи и даже почти схватил ее лодыжку, но Дархи вывернулась, и в руках его осталось лишь головное покрывало. Не чуя под собой ног, она бежала прочь от берега, в сторону полей, а преследователь, сыпля проклятиями, не отставал, и Дархи ждала, в какое же мгновение ее спину пронзит гарпун. Она пронеслась мимо гуляющей толпы, мимо больших костров и совокупляющихся на земле пар, мимо женщин в ярко-красных одеждах и детей, играющих с собакой, и ей показалось, будто впереди, у огромного костра, она видит Райхо и Йарну.

Не сбавляя скорости, даже не оглянувшись, она пронеслась мимо них, визжа:

– Он хочет меня ограбить!

Вряд ли наемники поняли, что происходит, но, судя по тому, как отстал ее преследователь, они явно захотели от него объяснений. Только Дархи успела подумать, каких объяснений могут ждать люди, с трудом понимающие наречия далекого востока, как прямо перед ней распахнулся черный зев оврага. Она скатилась по пологому склону и осталась лежать, чувствуя, как бьется под горлом сердце и стучит в висках кровь.

Никто больше не гнался за ней, преследователь давно потерял ее из виду, и Дархи со стоном перевернулась на спину, уставившись в осыпанное звездами небо.

Убежище ее, впрочем, недолго оставалось уединенным. Не успела Дархи отдышаться, как по склону оврага скатились еще двое, сплетшиеся так тесно, что трудно было понять в темноте, где чьи ноги. Не обратив внимания на Дархи, они принялись совокупляться, и только теперь она вспомнила, что вовсе не так мечтала провести эту ночь.

Нож и обрывки сети все еще оставались у нее в руке, и Дархи сделалось вдруг невыносимо смешно. Прижав колени к животу, она вся содрогалась в приступах смеха и кашля, всхлипывая и вытирая лицо, и ночь, прохладная темная ночь без остатка поглощала ее хохот.