Я люблю Мирру Лохвицкую. Люблю не за технику: признаться, техника у нее довольно простая и не самая лучшая. Я люблю ее стихи за атмосферу и за тематику. Ведьмы и демоны, ларвы и инкубы, костры Инквизиции и подземные балы, древние боги и заговоры-заклинания.
А вот эти самые милые сердцу:
Молитва о гибнущихО, Боже праведный!
Внемли моления
За души гибнущих
Без искупления;
За всех тоскующих,
За всех страдающих,
К Тебе стремящихся,
Тебя не знающих!
Не вам, смиренные,
Чья жизнь – молчание,
Молю покорности
И упования.
Вам, духом кроткие,
Вам, сердцем чистые,
Легки и радостны
Тропы тернистые.
Но вам, мятежные,
Глубоко павшие,
Восторг с безумием,
И злом смешавшие;
За муки избранных,
За боль мгновения –
Молю познания
И откровения!
Ср. стих. Бальмонта «Голос дьявола».***
Среди лилий и розЯ искала его среди лилий и роз,
Я искала его среди лилий…
И донесся из мира видений и грез
Тихий шелест таинственных крылий…
И слетел он ко мне, – он в одежде своей
Из тумана и мглы непросветной
Лишь венец серебристый из лунных лучей
Освещал его образ приветный…
Чуть касаясь стопами полночных цветов
Мы летели под сумраком ночи;
Развевался за ним его темный покров,
И мерцали глубокие очи…
Мы скользили над зыбкой морскою волной,
Обнимаясь четой беззаботной, –
Отражался в воде его лик неземной,
Отражался в ней образ бесплотный.
Выше, выше, к созвездьям далеких светил
Мы неслись над зияющей бездной.
Он о вечном блаженстве со мной говорил,
Говорил мне о жизни надзвездной.
Но лишь первой улыбкой зари золотой
Занялись снеговые вершины –
Мы спустились на землю влюбленной четой
Над обрывом бездонной пучины.
И где бурные волны, дробясь об утес,
Бьются с ревом бесплодных усилий, –
Он пропал, он исчез… легкий ветер унес
Тихий шум его реющих крылий…
И безумной слыву я с тех пор, оттого,
Что незримого друга люблю я,
Что мне с ветром доносится шепот его,
Дуновенье его поцелуя…
Пусть непонятой буду я в мире земном,
Я готова страдать терпеливо,
Если рай нахожу я в безумье своем,
Если бредом своим я счастлива!
Ах, не плачьте!.. Не надо мне вздохов и слез…
Вы, тоскуя, как я, – не любили!...
Схороните меня среди лилий и роз,
Схороните меня среди лилий…
Он склонится, развеет таинственный сон
Среди лилий и роз погребенной,
И воскресну тогда я бесплотной, как он,
И сольюсь с ним душой окрыленной!
4 марта 1893***
Это ты?Нет прохлады над потоком,
Всюду зной и тишина.
Но в томленье одиноком,
Мнится мне,— я не одна.
Кто-то робкий еле дышит
На спаленные цветы,
Травы сонные колышет,
Что-то шепчет... Это ты?
Кто одежды легкой складки
Шевельнул и с темных кос,
Разметав их в беспорядке,
Ленту белую унес?
И, кружа ее над нивой,
Кто концом моей фаты
С лаской нежной и ревнивой
Стан обвил мне? Это ты?
Это ты, чей гнет суровый
Так жесток для южных стран,
Где клубишь ты с силой новой
Грозных смерчей ураган.
Где ты мчишься вместе с тучей,
Гнешь деревья, рвешь листы,
И коварный, и могучий,
И незримый, это ты!
Ср. стих. Бальмонта «Однодневка»***
В наши дниЧто за нравы, что за время!
Все лениво тащат бремя,
Не мечтая об ином.
Скучно в их собраньях сонных,
В их забавах обыденных,
В их веселье напускном.
Мы, застыв в желаньях скромных,
Ищем красок полутемных,
Ненавидя мрак и свет.
Нас не манит призрак счастья,
Торжества и самовластья,
В наших снах видений нет.
Все исчезло без возврата.
Где сиявшие когда-то
В ореоле золотом?
Те, что шли к заветной цели,
Что на пытке не бледнели,
Не стонали под кнутом?
Где не знавшие печалей,
В диком блеске вакханалий
Прожигавшие года?
Где вы, люди? – Мимо, мимо!
Все ушло невозвратимо,
Все угасло без следа.
И на радость лицемерам
Жизнь ползет в тумане сером
Безответна и глуха.
Вера спит. Молчит наука.
И царит над нами скука,
Мать порока и греха.***
Заклинание XIII века“Aux ombres de l’enfer je parle sans effroi,*
Je leur imposerai ma volonte pour loi!”
О, яви мне, Господь, милосердие въявь
И от призраков смерти и ларвов избавь,
И сойду я во ад, и сыщу их в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
И я ночи скажу, чтобы свет излила.
Солнце, встань! – Будь луна и бела и светла!
Я к исчадиям ада взываю в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
Безобразно их тело и дики черты,
Но хочу я, чтоб демоны стали чисты.
К неимущим имен я взываю в огне:
Да смирятся и, падши, поклонятся мне.
Их отверженный вид ужасает меня,
Но я властен вернуть им сияние дня,
Я, сошедший во ад, я, бесстрашный в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
* К теням ада я взываю без страха
Я налагаю на них мою волю по закону (фр.).***
Далекие звезды, бесстрастные звезды...Далекие звезды, бесстрастные звезды
Грустили на небе горячего Юга.
Наскучили звездам эфирные гнезда,
К свободе они призывали друг друга.
— Дорогу! дорогу! Раздайтесь, светила!
Свободная мимо несется комета,
Огнистую косу она распустила
И мчится, пьянея от счастья и света.
«Свободы!» запели лазурные луны,
На алых планетах зажегся румянец.
От солнц потянулись звенящие струны –
И тихо понесся торжественный танец.
И дрогнули хоры, незримые оку,
Что блещут в пространствах жемчужной росою.
«Свободы, свободы! Умчимся к востоку,
Вослед за кометой с огнистой косою».
Когда же для света и радости вечной,
Исчезла последняя светлая пара,
Послышались вздохи во тьме бесконечной
Земли позабытой тяжелого шара.
— Завет мой – гудел он – нарушил я с ними.
Я скован. Закрылись небесные очи».
И грузно цепями гремя вековыми
Он ринулся в бездну зияющей ночи.***
В час полуденныйИ был искушен Адам в час полуденный,
когда уходят ангелы
поклоняться перед престолом Божиим.
(из Апокалипсиса Моисея)
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.
У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря
В красной дымке солнце плавало огненной луною
Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.
Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.
Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле.
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.
Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.
Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.
«Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,
Славить идола гудением арфы и кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»
«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –
Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
Закружился вещих воронов легион летучий.
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая!***
Зимнее солнце свершило серебряный путь...Зимнее солнце свершило серебряный путь.
Счастлив – кто может на милой груди отдохнуть.
Звезды по снегу рассыпали свет голубой.
Счастлив – кто будет с тобой.
Месяц, бледнея, ревниво взглянул и угас.
Счастлив – кто дремлет под взором властительных глаз.
Если томиться я буду и плакать во сне,
Вспомнишь ли ты обо мне?
Полночь безмолвна, и Млечный раскинулся Путь.
Счастлив – кто может в любимые очи взглянуть,
Глубже взглянуть, и отдаться их властной судьбе.
Счастлив – кто близок тебе.
Отклик на стих. Бальмонта «Мертвые корабли».***
Я люблю тебя ярче закатного неба огней...Я люблю тебя ярче закатного неба огней,
Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,
Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;
Я люблю тебя больше – чем можно любить на земле.
Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,
Я объемлю все небо – любви беспредельной, как мир,
Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;
Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.
Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.
Ты – мой день. Ты – мой сон. Ты – забвенье от мук бытия.
Ты – кого я люблю и кому повинуюсь, любя.
Ты – любовью возвысивший сердце мое до себя!***
Мюргит 1.
Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.
Заря окрасила едва вершины дальних гор.
В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,
Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.
Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;
За ним подкошенных цветов ложится полоса.
И слышит он в густой траве хрустальный голосок:
«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»
Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,
Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.
Два крупных локона, черней вороньего крыла,
Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;
Темней фиалки лепестков лиловые глаза;
Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.
Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.
Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.
«Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.
«Везла я в город продавать сыры и молоко.
Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.
Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».
«Э, полно врать!» – вскричал Жако, – какие там сыры?
Кто едет в город нагишом до утренней поры?
Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.
Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».
«Тебе откроюсь я, Жако», – заплакала она:
« Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.
Там в пляске время провели, – потом запел петух.
Меня домой через поля понес лукавый дух.
Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.
В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.
О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!
Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»
2.
Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.
Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех сторон.
Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.
Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.
Несется радостная весть, сплочается народ.
За Маргариту молит клир и певчих хор поет.
Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.
«Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.
«Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.
Монахи с пением кадят и между них – она.
Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;
Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.
Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:
«Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!
Души своей не загубил, – суду про все донес
А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».
Лиловым взором повела красавица Мюргит:
«Отстань, дурак!» – ему она сквозь зубы говорит –
Не время плакать и тужить, когда костер готов.
Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».
Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:
«Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет Мюргит!
Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.
Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»
Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,
Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, –
В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, –
И стала страшною ее земная красота.
«Я душу дьяволу предам и вечному огню,
Но мира жалкого рабом себя не оскверню.
И никогда, и никогда, покуда свет стоит,
Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»***
Ночь перед пыткойЯ чашу выпила до дна
Бесовского напитка.
Мне ночь последняя дана –
А завтра будет пытка.
Со мной и други, и враги, –
Сравняла всех темница.
«Ведь ты сильна. О, помоги!»
Их умоляют лица.
Да, я – сильна! Сюда! Ко мне,
Неимущие лика…
И вот, – летят, в дыму, в огне,
Хохочут, стонут дико.
Грядет во славе Сатана,
Грядет со свитой многой.
Над ним – двурогая луна
И венчик шестирогий.
«Я – вам отец!» – Он возопил. –
Кто здесь боится муки?
Да примет знак Великих сил
На грудь, чело и руки.
Подобен камню будет тот,
Кто носит стигмат ада.
Он под бичами запоет.
Огонь – ему услада.
Аминь! Крепка моя печать, –
Да слабый закалится!»
Кто смеет здесь чего-то ждать?!
Рыдать?.. Взывать?.. Молиться?!!***
ИскусительОн отступил с ропотом –
и вместе с ним бежали тени ночи
«Потерянный рай». Мильтон
«Отойди от меня, – я сказала Ему,
Ты – низвергнутый в вечную тьму
Отойди… Я иду по иному пути,
Я хочу совершенство найти».
Сжал Он руку мою. Он о перстне шептал:
«Тайну клятв закрепляет металл».
Но забытое слово истерлось давно;
Договор воскресить не дано.
Край одежды моей Он схватил и грозил
Легионом карающих Сил.
Но два белых меня осеняли крыла, –
Я под дивной защитой была.
И от века возлюбленный принял Он лик
И склонился, и нежно приник.
Тихо имя мое повторял – и оно
Истомляло, журча – как вино.
Но очами, узревшими благостный свет,
На Него я взглянула в ответ.
И восставший на свет – отступил от меня,
Как туман – от дыхания дня.***
Подземная свадьбаКак глубокo венчал нас Вельзевул!
Как глухо пел хор демонов согласный.
Под сводами гудел неясный гул.
От черных свеч дымился пламень красный.
И вот, орган заныл, заскрежетал.
Со вздохами невыразимой муки.
Медлительно вращался тяжкий вал
И скорбные росли и крепли звуки.
Свершался тихо радостный обряд.
Вот – руки нам навек соединили.
Вот – подняли венцы. Они горят.
Они зажглись огнем алмазной пыли.
Но вот, забил сильнее дым кадил,
Глубокий вздох пронесся в гулком зале –
И мерный голос внятно возвестил
О том – о чем мечтать мы не дерзали.
Не странно ли, не чудно ль слышать нам,
Что властны мы дышать своей любовью,
Не заплатив завистливым богам
Ничьим покоем, жизнию иль кровью?
Что гнет запрета канул навсегда.
Что властны мы смотреть друг другу в очи –
Без скрытых слез. Любить – всегда, всегда.
Вдвоем – и дни, и ночи. Дни и ночи!
О, что нам в том, что нас венчает ад?
Крепка любовь – вне мира, вне измены.
Погасли свечи. Кончился обряд.
Затих орган. Раздались, дрогнув, стены.
О, наконец, друг другу мы вольны
Открыть желаний наших бесконечность!
Забыты жизни призрачные сны.
Забыта скорбь земли. – Пред нами вечность.***
Кольчатый змей Ты сегодня так долго ласкаешь меня,
О мой кольчатый змей.
Ты не видишь? Предвестница яркого дня
Расцветила узоры по келье моей.
Сквозь узорные стекла алеет туман,
Мы с тобой как виденья полуденных стран.
О мой кольчатый змей.
Я слабею под тяжестью влажной твоей,
Ты погубишь меня.
Разгораются очи твои зеленей
Ты не слышишь? Приспешники скучного дня
В наши двери стучат все сильней и сильней,
О, мой гибкий, мой цепкий, мой кольчатый змей,
Ты погубишь меня!
Мне так больно, так страшно. О, дай мне вздохнуть,
Мой чешуйчатый змей!
Ты кольцом окружаешь усталую грудь,
Обвиваешься крепко вкруг шеи моей,
Я бледнею, я таю, как воск от огня.
Ты сжимаешь, ты жалишь, ты душишь меня,
Мой чешуйчатый змей!
*
Тише! Спи! Под шум и свист мятели
Мы с тобой сплелись в стальной клубок.
Мне тепло в пуху твоей постели,
Мне уютно в мягкой колыбели
На ветвях твоих прекрасных ног.
Я сомкну серебряные звенья,
Сжав тебя в объятьях ледяных.
В сладком тренье дам тебе забвенье
И сменится вечностью мгновенье,
Вечностью бессмертных ласк моих.
Жизнь и смерть! С концом свиты начала.
Посмотри – ласкаясь и шутя,
Я вонзаю трепетное жало
Глубже, глубже… Что ж ты замолчала,
Ты уснула? – Бедное дитя!***
Праздник забвения(Средневековая поэма)
I.
О, как бесцветна жизнь моя!
С утра – от пряжи ноют руки,
С утра одна томлюся я
От одиночества и скуки.
Ползет лениво день за днем,
Пустые радости так редки:
Случайный гость заглянет в дом,
Иль вечеринка у соседки.
Мой муж со мной не тратит слов,
Ему в застенке дела много.
С толпой заплечных мастеров –
Пытать и жечь «во славу Бога».
Всегда угрюм, всегда брюзглив,
В добро давно утратив веру,
Со мной он холодно-ревнив
И подозрителен не в меру.
Не знаю я, что значит смех.
В окно не смею бросить взора.
Наш дом – страшилище для всех,
Преддверье смерти и позора.
Я слышу стоны, слышу плач,
И криком жертв должна внимать я:
«Проклятие тебе, палач!»
И с палачом делить проклятья.
О, как ничтожны дни мои!
Шей, вышивай, пряди без толку,
Тоску и злобу затаи
Да корчь усердно богомолку.
Не сможешь – ведьмой назовут,
А там, как всем, одна дорога,
Тюрьма допрос, мученья, суд –
И дни костра «во славу Бога».
И нечем жить. А смерть не ждет.
Я изнываю… Солнца, света!..
Мертвящей жизни давит гнет,
И нет исхода, нет ответа!
II.
«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,
Недуг твой давно мне знаком», -
Сказала Инесса, подруга моя,
Ко мне заглянув вечерком.
«О друг мой, тебе я могла бы помочь,
Лишь только скажи, повели,
И будешь со мной в эту долгую ночь
Далеко от скучной земли».
Мы тихо скользнем в заповедную даль,
Незримо, неслышно для всех.
Узнаем восторги, узнаем печаль,
Истому нездешних утех.
Я тайной владею; открыла мне мать
Могущество власти своей.
Я грозы и ливни могу вызывать
И слать их на жатвы полей.
Хочу – и надвинутся тучи, как щит,
На ясную неба лазурь,
И гром загрохочет, и вихрь загудит,
И стоны послышатся бурь.
И воронов черных несметная рать
Завьется в сиянье луны…
Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,
Увидеть бессмертные сны?
Уйдем же туда, в заповедную даль,
Где с воплями борется смех.
Где будут восторги и будет печаль
Истома нездешних утех!...»
III.
Раздвинулись стены. Пред нами сверкал
Пурпурными тканями убранный зал;
Их тяжкие складки казались красней,
Кровавясь под блеском несметных огней.
Мы поздно явились. Окончился бал.
Но воздух от пляски еще трепетал.
И музыки сладкой и нежной, как сон,
Стихал, замирая, серебряный звон.
Собрание странное видели мы:
С людьми здесь смещались исчадия тьмы,
Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа
Вилися бесшумно, как призраки зла.
И наши тут были. Узнали мы их.
Среди опьяневших, безумных, нагих,
И тех, что с давнишних считалися пор
За лучших из жен, дочерей и сестер…
Вампиров мне сердце прожгла красота!
Вампиров, как маки, сияли уста,
Как маки кладбища на мраморе плит,
Алели и рдели меж бледных ланит.
И вспухшие губы, пятная любовь,
В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,
Змеились улыбкой, дразнили мечты,
Сулили восторг неземной красоты…
Мы ждали. – И миг несказанный настал,
И кто-то, суровый, пред нами предстал,
В венце и порфире, одетый в виссон,
Зловеще-багровым огнем окружен.
И все мы, объятые чувством одним,
Невольно во прахе склонились пред ним.
Но молча и гордо проследовал он
Туда. Где сиял раззолоченный трон.
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.
И дрогнуло сердце отзывной струной,
Далекое вновь пронеслось предо мной,
Как будто, завесу над прошлым моим
Рассек лучезарным мечом серафим.
И вспомнилось время безгрешных годов
Небесных мечтаний, божественных снов,
Унылую жизнь озаривших едва, -
И детской молитвы святые слова…
И плакали, тесной сомкнувшись стеной,
В отчаянье общем и в муке одной,
Бесплотные духи и дети земли,
Что крест свой нести до конца не могли.
О, сколько страданий воскресло вокруг!
Расширенных взоров, ломаемых рук…
И крик матерей, и рыдания вдов,
Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.
«Все то же; их горем не тронут я!» –
Сказала Инесса, подруга моя.
«Оставим стенанья юдоли земной,
Мы здесь собралися для цели иной». –
И гроздья она обвила вкруг чела,
И кубок янтарным вином налила,
Высоко взметнула бокал золотой
И стала, блистая своей наготой.
И все оживилось и ринулось вдруг,
Сцепился, завился ликующий круг, –
И бубны звучали, и слышался смех
Средь царства печали рожденных утех…
IV.
Я не помню – когда и не знаю – зачем,
Я очнулась в юдоли земной.
И весь мир мне казался безлюден и нем,
Мне, вкусившей от жизни иной.
И опять потянулись бесцветные дни
Лицемерных молитв и труда.
Все – как прежде, но чистые грезы одни
Не вернутся ко мне никогда.
И со смехом теперь я предстану на суд,
И на пытке не выдам сестер.
Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,
Я спокойно взойду на костер.
И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,
Наслажденья восторг неземной,
Тех, что крест свой нести до конца не могли
И вкусили от жизни иной?
Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,
Кто – меж скукой земли и грехом –
Дерзновенно и радостно выбрали грех
И пред смертью не плачут о нем? –
Но слыву я примерной и доброй женой,
И не говор мне страшен людской;
Я бледна, я больна от печали одной,
Я томлюсь безысходной тоской.
И спешу я во храм, но, смущенная, там,
Как пред дверью с забытым ключом,
Я не смею и взоры поднять к небесам,
И не в силах просить ни о чем.
Я молитву начну и не кончу ее, –
Струны арфы послышатся мне.
И звучит, и вливается в сердце мое
Чей-то голос в немой тишине.
Чей-то голос звучит, чей-то голос поет
О величье тернистых дорог,
Серых дней и забот, чей безропотный гнет
Пред Всевышним, как подвиг, высок.
Он твердит о ничтожестве бренных утех,
О раскаянье, жгущем сердца.
И дрожу я, и вижу, что страшен мой грех,
Что страданью не будет конца.
И холодные плиты под сумраком ниш
Тайных слез окропляет роса.
О мой Боже! Ты благ, Ты велик, Ты простишь
И над бездной блеснут небеса!