Деанонилась команда Америк, и вот моя последняя работа с Летней Битвы. Герой этой истории — юный аллозавр, потому что, кажись, меня заклинило на этих ребятах, но, надеюсь, вам понравится. Очередная жизненная драма позднеюрской Юты.
_______________

Выводки юных ящеров появлялись на свет с концом засухи, когда падал первый дождь и реки наполнялись мутной водой, смешанной с песком и глиной. Тогда вся долина встряхивалась и просыпалась от болезненной дремы: хищники и травоядные, взрослые и подростки спешили к наполнившемуся руслу и пили рядом.

Но в тот год дождь так и не пошел. Новый месяц начался с такого же знойного утра, как девять предыдущих. Взгляду негде было отдохнуть: повсюду простиралась тусклая пожелтевшая земля, устланная засохшим папоротником. Лишь араукарии и секвойи расцвечивали сумрачной зеленью омертвевший край.

читать дальшеСамка аллозавра, устроившая гнездо близ реки, ожидала дождя. Но в небе не появилось ни облачка, а все больше пересыхавшее русло превратилось в несколько грязных луж. Дожди запаздывали, и теперь самка ждала, когда вылупятся малыши, чтобы увести их к большой реке, лежащей за пустыней.

Детеныши появились рано утром. Разбивая скорлупы, выбираясь из теплого вязкого плена, они сразу окунались в удушающую жару. Но, казалось, солнечное буйство не смущало их. Мир был велик и нов, и все запахи и звуки, обрушившиеся на них, только усиливали любопытство. В небольшом выводке оказалось пять самок и самец — именно он первым добрался до края гнезда, чтобы с него осмотреть свои владения. Мать стояла над ним, огромная, как гора, и ни одно существо не смогло бы испугать юного ящера, пока она была рядом. Его главный враг глядел с неба ослепительным желтым глазом, оттого еще более страшный, что юный хищник не боялся его.

Детеныш внезапно икнул и вывалился из гнезда. Ноги еще плохо слушались его и слабо держали хрупкое тельце. Однако он тут же вскочил снова, всем своим видом выражая готовность к бою. Сестры выбрались за ним, и, убедившись, что в гнезде никого больше не осталось, мать увела малышей к реке.

Четыре мутные лужи не походили на реку, и вся рыба, которая водилась здесь в лучшие времена, давно сгнила или ушла в другое русло. В воздухе вились разноцветные стрекозы, но на воду не садились. Несмотря на оскудение реки, животных возле луж собиралось много. Даже поздним утром аллозавры были не одни. Тонконогие, длинношеие существа, издающие звонкий клекот, пили у лужи, к которой мать подвела детей. Завидев самку, хрупкие создания прыснули в разные стороны, и водопой освободился в мгновение ока. Так юный хищник понял, что его мать боялись.

Но, очевидно, не все. Стоило спуститься к воде, как мелкая рябь сотрясла лужу, и в дрожащем отражении за своей спиной аллозавр увидел чудище. Обернувшись, готовый в любой миг пуститься в бегство, он смотрел на пришельца, а пришелец, грузно переваливаясь, смотрел на его мать. Ромбовидные пластины украшали его хребет, а хвост, яростно рассекающий воздух, венчали четыре шипа длиной с юного аллозавра. Даже свирепая родительница смутилась и отступила от великана. Видно было, что она хотела убежать, но не могла оставить детей, оказавшихся между ней и чудищем.

Некоторое время они стояли друг против друга, хищник и травоядное, и ни у кого не оставалось сомнений, кто был подлинной жертвой этого действа. Отвернувшись от самки, пришелец направился к водопою, не замечая или делая вид, что не замечает аллозавров, замерших близ воды. Этого мать не могла вынести. Она метнулась чудищу навстречу, ярость и тоска слились в ее крике. Разозленный ящер взревел еще громче, и глазам юного хищника предстало зрелище, страшнее которого не случилось в его короткой жизни. Пластины на спине чудища меняли цвет, пока не сделались ярко-красными, с черными опалинами по краям. Вид этой противоположности испугал юного аллозавра и смутил его мать, но ни один не двинулся с места. Мать — опытом, а детеныши — чутьем знали, что любое движение рассердит великана. Но, казалось, неподвижность тоже злила его. Переступая мощными задними лапами, существо стало разворачиваться задом к матери. Хвост его яростно раскачивался, и мать в отчаянии отступала. Она была быстрее и этого гиганта, и его страшного хвоста, но нерешительность сковывала ее и отнимала драгоценные мгновения. Острый шип зацепил ногу самки и вонзился в голень, и лишь природная ловкость позволила ей развернуться и не пустить его глубже. Рана, словно молодой побег, оплела ногу от лодыжки до колена. Кровь струилась из нее непрерывно, и, хотя порез был неглубок, он окончательно лишил мать боевого духа. Оглушенная, она отходила все дальше по берегу, пока не легла в тени старой секвойи. Малыши последовали за ней, но этот короткий путь пройти удалось не всем. Их мельтешение раздражило великана, и одну из сестер юного аллозавра страшный хвост смел в лужу. Убедившись, что никто больше не притязает на водопой, пришелец опустил голову к воде и принялся жадно пить.

Аллозавры наблюдали за ним из тени. Они ожидали ночи, чтобы перейти, когда спадет жара и улягутся спать дневные хищники. До вечера этого бесконечного дня детеныши играли у матери под боком, прыгая за стрекозами и наступая на скорпионов. Они не жалели сил и не знали, что тех вскоре окажется недостаточно.

Мать поднялась ночью. Она наступила на раненую ногу несколько раз, прежде чем смогла стоять прямо. Высоко подняв голову, самка нюхала воздух, пытаясь упредить грядущую беду. Но ночь была безмятежна, ничто не тревожило звенящей тишины берега, даже скудный водопой пустовал. Убедившись, что никто не последует за ними, мать в последний раз напилась из мутной лужи и пустилась в путь. Детеныши последовали за ней.

Первая ночь в жизни юного аллозавра была светла и прохладна. Ущербная луна лила бледное сияние на иссохшую землю, и рой звезд, слабо видный за белым светом, осыпал русло неподвижным дождем. Откуда-то с запада доносились крики неведомых существ, но малыш не прислушивался к ним. Он смотрел на мать и на белый свет, разлившийся по ее чешуе, и благостное оцепенение овладевало им.

Вскоре обогнули сухое русло и вышли в бескрайнюю пустошь. Когда-то здесь было озеро, питавшееся одним из рукавов реки, к которой они направлялись. Затем рукав пересох, и озеро исчезло вместе с ним. Земля превратилась в потрескавшуюся корку, под которой до сих пор была вода, но аллозавры не могли добраться до нее.

Вокруг царила необычайная тишина, юный хищник слышал лишь дыхание матери и сестер да шорох шагов. Они шли всю ночь, а с восходом солнца остановились отдохнуть. Ночная прохлада испарялась, как морок: чем выше поднималось солнце, тем жарче становилось вокруг. Куда бы ни пал взгляд — везде простиралось дно древнего озера, иссохшее и разбитое. Не было ни дерева, ни скалы, чтобы укрыться от палящего солнца, а тень от материнского тела оказалась так мала, что детеныши прижимались к нему как могли плотно. К полудню воздух дрожал от жара, и в раскаленных слоях виделись очертания призрачных существ, не похожих ни на одно из виденных ранее. Мать лежала неподвижно, словно вросшая в сухую землю. Голову она положила в слабую тень от собственного тела, и потому казалось, будто у нее вывернута шея.

Она поднялась на закате, когда солнце еще светило, но уже не жгло и тени вытянулись до невообразимых размеров. На этот раз мать хромала сильнее и казалась уставшей, но с новым рассветом не прекратила идти, будто какая-то сила толкала ее вперед. Рана воспалилась и выглядела так, словно ее рвал клюв чудовища, явившегося к их водопою. Солнце поднималось все выше, и детеныши старались держаться в тени матери, но для этого ее нужно было нагонять. Одна из юных самок упала — мать не обратила на нее внимания и брат тоже. Лишь раз оглянулся убедиться, что сестра по-прежнему идет рядом, но вместо нее увидел призрачные тени, что чудились в дрожании воздуха прошлым днем. Неведомые существа схватили сестру и уволокли в горячее марево.

Мать прилегла лишь в полдень, когда солнце вышло в зенит. У юного хищника горела грудь, и трудно было дышать. Привалившись к материнскому боку, он рухнул в полуобморочный черный сон, и ни одна живая душа не смогла бы разбудить его до заката.

Но и сон не помог ему. Очнувшись на вечерней заре, юный аллозавр чувствовал себя разбитым и больным. Тишину пустыни нарушали тысячи голосов: они жужжали, звенели, кричали и стрекотали, но, сколько он ни оглядывался, ни одного живого существа не было поблизости. Лишь мать с сестрами продолжали бесконечный гибельный путь. Голоса были так же призрачны, как видения. Сон и явь перемешались, и, будь у детеныша хотя бы толика лишних сил, он непременно сошел бы с ума.

На третий день пути еще одна сестра не поднялась. Мать некоторое время смотрела на нее ничего не выражающим взглядом, затем двинулась дальше. Юный самец брел за ней, окруженный ночными призраками, но страшнее них были голод и жажда, сосущие его изнутри. Он не мог как следует вдохнуть: с каждым шагом все меньше воздуха удавалось протолкнуть в легкие, будто ребра сжимали и теснили их. Он стал заметно отставать, когда мать внезапно прилегла и безжалостное путешествие прекратилось.

Был еще вечер, но аллозавры оказались так утомлены, что тратили на отдых драгоценные часы прохлады. Голод, жажда, жара и бесконечная дорога не способствовали затягиванию раны. Длинный порез на ноге матери сочился гноем и дурной кровью, распространяя зловоние, но юный хищник лизал его, пытаясь утолить грызущий нутро голод.

Крылатая тварь, неразличимая в сумерках, пронеслась над ним и опустилась матери на бедро. Это был малыш анурогнат. Едва приземлившись, он принялся истошно пищать, и голос живого существа в мертвой тиши пустыни был так удивителен и страшен, что аллозавры застыли в растерянности. Затем мать резко дернула головой и проглотила беспечного птерозавра. Писк оборвался, и над пустошью снова повисла удушающая тишина.

Похоже, эта скудная добыча взбодрила мать, и наутро она пустилась в путь раньше рассвета. Детеныши на негнущихся ногах следовали за ней. Кровавое солнце всходило над мертвым краем, и чем выше поднималось, тем больше горела голова юного аллозавра. Казалось, мозг его пожирает огонь. Его шатало, бессмысленные тени, уже не похожие ни на одно живое существо, плясали перед глазами. Он падал, поднимался и шел снова, слабо понимая, куда, и повинуясь только внутреннему голосу, что велит всякому детенышу следовать за матерью.

Он и следовал, пока не упал в очередной раз. Ноги в одночасье отказали ему, и подняться юный аллозавр не сумел. Мать даже не обернулась, лишь сестра подошла и ткнула мордой в бок, словно пытаясь растолкать от глубокого сна. Но этот сон был куда более глубок, чем все, что она знала до этого. Маленькая самка застыла в нерешительности, но мать хриплым рыком позвала ее за собой. Глядя, как удаляются их спины, юный хищник закричал в бессильном горе, не призывая на помощь, а лишь повинуясь отчаянию и страху.

* * *

Он очнулся в густой синеве ночи. Все его обожженное, истощенное тело болело так, словно кости были расколоты, а мышцы — разорваны невидимой силой. В то же время что-то невыразимое, витающее в воздухе, разом взбудоражило все существо маленького аллозавра. Запах был так слаб и неуловим, что в иное время малыш не обратил бы на него внимания. Это был запах сырой земли. С ним доносился и другой, тяжелый и душный, определенно принадлежащий живому существу, но за короткую свою жизнь юный хищник не встречал существ, пахнущих так. Запах воды пьянил и зачаровывал. Презрев смертельную слабость, малыш двинулся к его источнику, и уже не мать, но близкий водоем стал целью его пути.

Занимался рассвет, и воздух дрожал от жара. В его слоях двигались тени громадных чудовищ, издавая низкие протяжные звуки. В иное время юный хищник не обратил бы внимания на эти видения, почтя их привычными уже миражами, но запах воды и плоти был здесь еще явственнее, а нос, в отличие от слуха и зрения, пока еще не обманывал его. Он подходил все ближе, и неведомые существа все больше возвышались над ним, словно огромные араукарии. Малыш не боялся – все чувства в нем омертвели. Застыв, неподвижно смотрел, как тяжелые ноги нажимали на потрескавшуюся корку земли, продавливая в ней неглубокие лунки. Лунки эти постепенно наполнялись водой, и гигантские длинношеие существа пили из них, а затем нажимали снова.

Юный аллозавр еле дождался, пока они уйдут. Солнце выкатилось в полдень, когда он смог, наконец, прыгнуть в лунку, уместившись там почти целиком. Сперва катался в мокрой грязи, облегчая боль от ожогов, затем принялся жадно пить, и мутная, черная, с крупицами земли вода показалась ему лучшим лакомством на свете.

Он не сразу заметил некоторую скованность движений: напиться было важнее, чем удобно устроиться. Но, когда жажда была утолена даже впрок, густая грязь, облепившая ноги, стала препятствием. Попытавшись выбраться из лунки, юный хищник обнаружил, что не может двинуться. Пока он пил, ноги все больше увязали в топкой грязи, и сейчас она не выпускала их, схватывая все сильнее. В смятении маленький аллозавр ухватился за потрескавшийся сухой край лунки, лег на него грудью и попытался вытянуть ноги. Но когти скользили по сухой земле, а край осыпался даже под таким ничтожным весом, как детеныш-теропод. В отчаянии малыш перенес тяжесть тела на грудь и потянул ноги прочь из грязевой ловушки. Та отпускала его неохотно, словно хищник, не желающий уступать добычу, но малыш оказался упорен. Вода придала ему сил, и с яростью, еще только нарождающейся внутри, аллозавр тянулся прочь из западни, вгрызаясь в сухую землю, за которую цеплялся. Он чуть было не оставил борьбу, когда почувствовал сильную боль в груди, обжегшую легкие и заставившую выплюнуть вдох. Хрупкая грудина не выдержала давления и треснула. Помогая себе локтем, юный хищник все же удержался между волей и западней. Глубоко дыша и стараясь не опираться на грудь – пускай он лучше сломает локоть, им не дышать! — малыш все же вытащил ноги из западни. Грязь жадно чавкнула на прощание, и юный ящер перекатился на бок, подальше от ловушки. Он долго еще лежал в оцепенении, уставившись неподвижным взглядом на зловещую лунку. Легкие горели не то от боли, поедавшей изнутри, не то от жара, лившегося с небес. Солнце сушило грязь на боках, превращая ее в ту же корку, что образовывала землю этой пустыни. Но его царствию оставалось недолго: с запада наползала белесая туча, и прохладный ветер, впервые повеявший в этом мертвом краю, знаменовал окончание засухи.

Юный хищник поднялся, подождал, пока уймется боль в груди, и, стараясь успеть до дождя, побрел прочь.

* * *

Шесть раз высохла и наполнилась река с тех пор, как маленький аллозавр избежал смерти на дне древнего озера. Шесть раз пришли к ней огромные завроподы, невольно спасшие ему жизнь в бескрайней пустыне. Нынче он вытянулся и окреп, мощные мускулы перевили шею и ноги, а надбровья окрасились алым. Черты еще хранили след подростковой мягкости, но юный хищник больше не был ящеренком, борющимся за жизнь с солнцем и безводьем. Вчерашний малыш превратился в могучего охотника, страшного опытом и силой. Не раз и не два, преследуя стадо, он пересек пустыню, где чуть не лишился жизни. Солнце больше не было ему страшно, и лишь тупая боль в сросшейся грудине изредка напоминала о тех днях, когда он выбирал между жизнью и смертью.

Выйдя из пустыни шесть лет назад, он добрался до большой реки, куда вела их мать. Там нашел себе тихую заводь, удобное место для водопоя, изрезанное охотничьими тропами, и остался жить. Нельзя было сказать, что тихий уголок принадлежал ему безраздельно. Когда он еще детенышем, голодным и чахлым, страдающим от непрестанных болей в груди, пришел на эту землю, ею владел старый заврофаг. Эти твари во всем походили на аллозавров, кроме своих размеров. Достигни юный хищник зрелости — и тогда не смог бы соперничать с соседом. Впрочем, казалось, старик не возражал против его присутствия, вернее даже сказать, не замечал его. Заврофаг ни разу не покусился на ослабевшего малыша, молча наблюдал, как тот рос и крепнул. После никогда не отнимал его добычи и ни разу не вызвал на бой, дабы выяснить, чего на деле стоит смельчак, решившийся поселиться в его угодье. Заврофаг выглядел спокойным, даже равнодушным, и вскоре аллозавру стало казаться, что его сосед чем-то подавлен. Будто застарелая боль глодала старика изнутри, и все его внимание было обращено к этой боли, а окружающего пространства он не замечал вовсе.

Впрочем, так было даже лучше. Вдоль русла реки жили другие хищники, в том числе ровесники юного аллозавра, но матери и сестер он так и не встретил. Молодой ящер вырос отчаянным, но мирным животным. Бывало, загнав со сверстниками завропода, он первым бросался к его горлу, но, если еды хватало, не отталкивал других и всегда ждал, когда насытятся взрослые. Этому его научил один случай.

Завроподы приходили к реке с началом засухи и удалялись с ее концом. На обратном пути они преодолевали иссохшее дно озера, и хищники следовали за стадом. Для огромных чудовищ путь был тяжел, и обязательно находилось животное, что его не выдерживало. Хищникам и самим не всегда удавалось покинуть пустыню — многие оставались там навеки. В тот год — два лета назад — молодые аллозавры сопровождали стадо диплодоков. Почти сразу они высмотрели юную самку с разбитой ногой: видно было, что ей тяжело переносить вес тела на раненую конечность, поэтому очень скоро самка начала отставать. Ее не нужно было даже отделять от стада: вскоре расстояние между ней и сородичами сделалось непреодолимым. Хищники смыкали круг, все еще осторожные, но уже почти уверенные в успехе. Изредка кто-нибудь подскакивал и кусал самку: вскоре эти укусы стали почти непрерывными, животное истекало кровью, и низкие печальные крики разносились далеко над пустыней. Они-то и грозили раскрыть другим хищникам место бойни. Когда самка, наконец, упала, окрестности на много верст вокруг знали о ее гибели. Охотники сразу вырвали себе лучшие куски, дабы успеть насытиться до прихода незваных гостей, но было поздно. В дрожащем от жара воздухе все ярче виднелись очертания трех крупных хищников: самки аллозавра и двух заврофагов. Соседа юного ящера среди них не было.

Спешно проглотив свои куски, подростки почтительно отступили. Лишь один, очевидно, не приученный бояться старших, попытался оттолкнуть самку от туши. Взрослые расправились с ним в один миг. Самка вцепилась в морду, а один из заврофагов толкнул подростка и, пока тот не поднялся, сломал ему шею. Громко хрустнул позвонок под его ногой, и юные хищники отступили еще на шаг. На вечерней заре взрослые насытились и ушли. Подростки бросились к туше, боясь, что явятся новые любители падали, и принялись поспешно разрывать и растаскивать мясо. С тех пор юный аллозавр уходил с дороги старших, но среди сверстников слыл лихим и свирепым охотником.

В этом году им предстояло повторить много раз пройденный путь. Весна воцарялась в долине, и ветры стали пригонять прозрачные тучи. Эти облака вскоре рассасывались и не несли влаги, но предшествовали своим грозовым собратьям и сулили облегчение. Завроподы собирались в путь. В засуху они потеряли больного сородича: его ребра до сих пор лежали близ реки, и лишь сила воды смогла бы сдвинуть их с места. Река должна была скрыть остов в ближайший месяц, и ветры, веющие над долиной, становились все холоднее.

Вместе с другими хищниками молодой аллозавр перебрался ближе к стаду, чтобы не пропустить их утреннего ухода. Спали беспокойно. То и дело в ночи раздавался крик – не то угроза, не то зов о помощи. Повсюду слышался топот маленьких ножек, и казалось, будто все целюры побережья разом взбесились и принялись бродить вокруг стада. Пробуждение вышло ничуть не лучше. Молодого аллозавра разбудил удар: острый камень попал ему в голову и рассек надбровье. Кровь залила глаз, и обескураженный ящер принялся поспешно моргать, чтобы восстановить зрение. Окровавленный камень катился вниз по берегу, а следом за ним бежал маленький аллозавр — такой же, каким был он шесть лет назад. Наткнувшись на препятствие в виде старшего сородича, малыш не испугался. Расставив передние лапы, он яростно закричал, и тут же стало ясно, чьи вопли не давали хищникам спать всю ночь. Кровь снова затекла в глаз, и минутное замешательство взрослого охотника позволило малышу побежать за камнем. Догнав игрушку, он снова принялся пинать ее вниз со склона, пока камень не угодил в реку.

Старший аллозавр, наблюдавший это действо, наконец, потерял терпение. Пока детеныш нависал над водой, словно в глубокой задумчивости, разозленный сородич подходил к нему все ближе. Мощные ноги — каждая размером с десять таких детенышей — не издавали ни звука, зарываясь в песок. Юный охотник готов был уже броситься на малыша, как внезапно другой зверь, еще больше, толкнул его в бок. Аллозавр упал, но обнажившееся песчаное русло смягчило падение и позволило тут же вскочить на ноги. Рассвирепевшая самка, в полтора раза крупнее него, яростно зашипела, прогоняя врага, покусившегося на ее потомство. Юный хищник зашипел в ответ, но наступать не стал, а попятился вверх по берегу, чтобы умиротворить озлобленную мать.

Стадо уже покидало реку, напившись в последний раз перед долгой дорогой. Детеныш определенно не стоил того, чтобы из-за увечья упустить диплодока, и молодой охотник, развернувшись, поспешил уйти. Самка не следовала за ним. Было ясно, что в этом году она не станет пересекать озеро, боясь оставить детенышей без присмотра.

Диплодоки уходили в пустыню, и хищники шли с ними. Юный аллозавр пересекал пустошь в четвертый раз, и она уже не казалась столь ужасна, сколь была в детстве. Вместе с ним шли пятеро сородичей, два цератозавра и с десяток орнитолестов. Последние не на шутку раздражали крупных хищников. По опыту многие знали, что помощи мелкие ящеры не окажут, зато будут путаться под ногами и растаскивать лучшие куски. Орнитолесты, казалось, понимали это, потому следовали на почтительном расстоянии от прочих плотоядных. На спинах диплодоков сидели рамфоринхи и анурогнаты, то ли ожидая возможности урвать мяса, то ли стремясь пересечь пустыню без усилий.

Диплодоков определенно не радовало столь многочисленное сопровождение, но они мирились с неизбежным порядком вещей, лишь изредка оглядываясь на хищников. Те, в свою очередь, держались поодаль, высматривая жертву. Многие из них не понаслышке знали, как страшен разъяренный диплодок, и предпочитали не тревожить стадо прежде времени.

Поначалу казалось, будто самый старый и больной завропод умер в засуху и больше в стаде не найти добычи. Прошло два дня, прежде чем хищники углядели молодого самца, все чаще оказывающегося в хвосте шествия. Некоторое время плотоядные присматривались к нему — не болен ли, — но никаких признаков недуга не замечали. Очевидно, юному диплодоку просто не хватало ширины шага, чтобы поспевать за взрослыми особями. Это и сделало его первой целью. Выяснив все, что их занимало, хищники стали окружать молодого завропода. Делали они это так медленно, что со стороны нельзя было увидеть, как сжимается кольцо. Но диплодок, похоже, знал о своей слабости и все время был настороже. Он ускорял шаг, и хищникам приходилось спешить. Когда делать вид, что ничего не происходит, стало невозможно, преследователи перешли на бег и зажали жертву в плотный полукруг. Чтобы замкнуть кольцо, один или два хищника должны были отрезать диплодоку путь к стаду, но, смущенные прежним опытом, охотники медлили. Они шипели, кусали, всячески затрудняли движение жертвы, но повернуться спиной к шествию не решался никто. Слишком близко щелкали хвосты завроподов, слишком близко была смерть от сокрушительного удара. Из последних сил юный самец покинул кольцо хищников, оставляя в их зубах лохмотья кожи, и прорвался к стаду, скрывшись между массивными боками сородичей. Хвосты защелкали ближе, и даже у самого отчаянного аллозавра не хватило бы решимости стать под ними.

Один из цератозавров потянулся было к добыче – больше по наитию, чем действительно рассчитывая удержать. Гибкий хвост, громко щелкнув, разрезал воздух и попал по рогу на носу хищника. Даже непреднамеренный удар был так силен, что снял рог и разбил челюсть, узкая морда тотчас окрасилась кровью.

Охотничье возбуждение еще не улеглось, и хищники как один развернулись к пострадавшему товарищу. Ранение предрешило его судьбу. Цератозавр пытался отступить, но пара аллозавров в два прыжка догнала его и мощным ударом свалила на землю. Он тут же вскочил и пустился в бегство, но все хищники, даже маленькие орнитолесты, забыв о диплодоках, начали погоню. Аллозавры толкали его, но он поднимался и удирал с еще большей скоростью, впервые почувствовав себя на месте добычи. Он убежал так далеко от стада, что преследователи заколебались. Между охотой на быстрого хищника и на медленных массивных травоядных, одно из которых было юно и ранено, охотники склонялись к диплодокам. Их замешательство спасло цератозавру жизнь, и, упустив драгоценные мгновения погони, хищники побрели обратно к стаду.

К концу третьего дня им улыбнулась удача. Травоядные расположились на ночлег, и раненый самец оказался на краю стада. На этот раз охотники не медлили. Двое аллозавров тотчас бросились между жертвой и сородичами, остальные принялись окружать диплодока, даже орнитолесты, угрожающе шипя, наступали на опешившую жертву. Хищники быстро сомкнули кольцо, и юный аллозавр, хозяин тихой заводи, прыгнул на спину завроподу. Тот быстро поднялся, норовя сбросить охотника, и аллозавр взмыл вверх, чудом удержавшись на жертве. Он царапал и кусал, бил могучей шеей, как молотом, вырывая куски горячей плоти, и хищники, сомкнувшие круг, следовали его примеру.

Крики раненого завропода разбудили стадо, но в этот раз никто не пришел на помощь. Жертва встряхнулась в последней судороге, и юный аллозавр сорвался с искусанной спины, потеряв несколько зубов. Его ярости больше не требовалась: диплодок вздохнул тяжело и печально и осел наземь. Терпение хищников было вознаграждено, и, не обращая внимания на стадо, плотоядные начали пир.

Они насыщались половину ночи и отдыхали другую половину. С рассветом стадо ушло, а хищникам предстояло снова поесть — на этот раз впрок, отдохнуть в тени туши и двинуться в обратный путь прежде, чем явятся заврофаги. Набив брюхо, юный аллозавр лежал в тени, на бедре его пристроился рамфоринх. Присутствие птерозавра не нравилось хищнику, но ему лень было шевелиться, чтобы прогнать гостя. Положив голову на землю, аллозавр отвернулся от крылатого ящера, но тот не собирался оставлять его в покое. Вместо этого рамфоринх уселся ему на голову и принялся выклевывать мясо из раны в надбровье. Порез уже начал стягиваться, а потому клюв с острыми, вывернутыми наружу зубами причинял сильную боль. Аллозавр потряс головой, но наглый пришелец, слетев, снова приземлился поблизости. Очевидно, ему хотелось мяса, но приближаться к туше, где до сих пор хозяйничали крупные хищники, рамфоринх не стремился. Раскрыв окровавленную пасть, аллозавр отвлек крылатого ящера от надбровья, и рамфоринх, радостно пискнув, принялся выедать куски мяса, застрявшие между его зубов.

В полдень, несмотря на жаркий час, к туше явились заврофаги. С ними шел торвозавр, страшный коричнево-красный хищник. Подростки с орнитолестами и одним оставшимся цератозавром без возражений подхватились и ушли. Они были сыты, отяжелели и не собирались ввязываться в драку. У их миролюбия была и другая причина: с запада пришли тучи, уже не те прозрачные облачка, что наползали несколько дней. Они сделались тяжелы и огромны, в белых недрах виднелась сероватая вода. Это были не те гиганты, что обрушат на долину свирепый тропический ливень, но до прихода черных облаков оставалось совсем немного. Хищники стремились убраться из пустыни до начала дождей. Высохшая земляная корка, намокнув, становилась скользкой, ничего не стоило упасть на ней и сломать несколько ребер. А если дождь лил долго и яростно и земля не успела достаточно отвердеть на солнце, она размокала и становилась смертельной ловушкой для всякого ступившего на нее. В такие дни нельзя было остановиться ни на миг: за каждым шагом следовало скорее сделать новый, чтобы не увязнуть в липкой грязи. Здесь не было ни деревьев, ни папоротников, чтобы остановить размывание, и многие хищники, войдя в пустыню за стадом, оставались тут навеки.

Дождь пошел на третий день их путешествия, и охотникам не пришлось проводить ночь на ногах. Вернувшись в долину, юный аллозавр улегся спать на краю леса на подстилке из опавшей хвои, сытый и удовлетворенный.

На рассвете его разбудил протяжный зов, похожий на крик завропода, только выше и печальнее. Открыв глаза, но не спеша подниматься, аллозавр огляделся. Над рекой висела дымка после вчерашнего дождя, и воздух долины казался прохладен и свеж. Прислушавшись, силясь уловить разбудивший его звук, аллозавр опустил голову на землю, но не услышал ничего. Кто-то вспорхнул с араукарии, под которой он лежал, и водопад холодных капель обрушился на спину. Спать больше не хотелось. Поднявшись, юный хищник хотел напиться у реки, как услышал все тот же заунывный вой, донесшийся с окраины леса. Аллозавр замер в нерешительности. По голосу трудно было понять, что за существо им обладает, но юный хищник решил, что тварь не должна быть крупнее него. Обернувшись на звук, он пристально вглядывался в стену леса, пока не увидел, как что-то массивное рвется сквозь заросли. Слышался треск ветвей, ломаемых могучим туловом. Аллозавр стоял не шевелясь, не в силах решить, стоит ли убраться с дороги неведомой твари или, наоборот, заступить ее.

Пока эти стремления боролись в нем, на краю леса показался диплодок. В отличие от сородичей, виденных ранее, этот был соразмерно сложен, шея и хвост еще не затмили длины туловища, и хищник решил, что перед ним детеныш. Маленький завропод был едва выше аллозавра и уж точно не опаснее. Следом за ним показались еще двое юных диплодоков, прячущихся в зарослях. Неизвестно, кто оторопел больше: хищник или травоядные. Аллозавр был сыт и миролюбив, кровожадность его поутихла, и, помедлив пару мгновений, он отошел с пути диплодоков и лег под свою араукарию, позволяя пройти к водопою.

Но завроподы казались напуганы встречей. Поняв, что вышли из спасительного леса, они развернулись и побрели прочь, ломая папоротники и стряхивая капли с вершин деревьев. Когда аллозавр спустился к реке, его знакомцы уже исчезли из виду.

Дожди лили три луны, стремительно наполняя реку. Юные завроподы, встреченные ранней весной, иногда являлись к воде. Выходя из леса, они постоянно оглядывались и печально кричали, будто призывая на помощь. Аллозавр следил за ними, лежа на берегу, но близко не подходил: пора дождей принесла изобилие пищи, и диплодоки не соблазняли его. На рассвете к реке приходили дриозавры и юркие отниелии, и не раз юному хищнику улыбалась удача. С камптозаврами приходилось труднее. Эти животные, хоть и могли насытить его на целых полмесяца, были чрезвычайно выносливы, и аллозавр скоро выдыхался, загоняя их. Если же камптозавры видели, что не могут убежать, то бросались под защиту бронированных стегозавров, а к этим тварям хищник подошел бы лишь под угрозой голодной смерти.

В сытости и спокойствии луны сменялись необычайно быстро, и, когда третья пошла на ущерб, привычное возбуждение воцарилось в долине. Стегозавры ревели и били хвостами. Орнитолесты царапали и кусали друг друга, суетливо обегали всю долину в поисках пары, а от криков птерозавров звенел воздух. Общая взбудораженность и в юном аллозавре поселила волнение, неясное ему самому. Словно в лихорадке, бродил он по берегу, не в силах найти применение душевному подъему, неожиданно посетившему его. Набрасывался на мелких травоядных, оказавшихся рядом, – не из голода, а чтобы выпустить силы, бушующие внутри.

Однажды утром происхождение лихорадки стало понятно. Бродя в подлеске, юный хищник учуял терпкий манящий аромат, от которого подвело брюхо и что-то словно заворочалось внутри. Широко раздувая ноздри, он последовал на запах, покрывший папоротниковый ковер. Запах исчезал за стеной секвой и араукарий, оттуда же слышался треск древесины и какая-то возня. Юный аллозавр много раз бывал в этих местах: давно, еще до его появления в долине, свирепый ураган вырвал несколько деревьев и в той части леса образовался бурелом. К этому бурелому и вело его чутье.

Осторожно пробравшись через уцелевшие деревья, юный хищник остановился. На стволе поваленной секвойи стояла самка аллозавра – та самая, что оттолкнула его от детенышей несколько лун назад. Ствол прогнил, и нога самки застряла в треснувшей древесине. Ее затруднением не преминул воспользоваться старый заврофаг, второй хозяин заводи и прибрежного леса. Он пристроился к самке сзади и воодушевленно пытался спариться, в то время как она старалась выдернуть ногу из древесного плена. На заврофага самка почти не обращала внимания, занятая собственным освобождением.

Юный хищник застыл на краю бурелома, не зная, как подступиться к ней и стоит ли вообще приближаться. Детенышей рядом не было: очевидно, мать оставила их, когда настала брачная пора. Возможно, ему стоило дождаться, пока заврофаг уйдет, и самому воспользоваться удачной случайностью, заняв его место, но громкий треск древесины не оставил следа от этого замысла. Похоже, сосед слишком сильно навалился на самку и вкупе с ее стараниями это позволило освободить ногу. Почуяв волю, самка тут же извернулась и отскочила, чтобы не упасть. Заврофаг не был столь проворен. Увлекаемый собственным весом и древесным стволом, некстати попавшим под ноги, он рухнул. С глухим хрустом треснула грудная клетка, желтые глаза бессмысленно уставились в пространство. Жизнь еще горела в них, но с каждым мигом ее становилось все меньше, кровавая слюна вытекала между клыков. В оцепенении смотрел юный аллозавр на это падение. Он не раз видел смерть, но не приравнял его к смерти, ожидая, что сосед вскоре оправится и встанет. Тот и вправду был жив.

Самка некоторое время смотрела на упавшего ящера, затем развернулась и пошла прочь. Боясь, что заврофаг поднимется и уведет ее, юный аллозавр бросился следом. Впервые горло его издавало протяжные жалобные крики брачного зова, но самка оставалась равнодушна к его мольбам. Он следовал за ней по пятам, пытаясь потереться шеей о ее бок и непрестанно вдыхая ее запах. Когда юный хищник подошел особенно близко, самка ударила его хвостом по шее – не силясь убить, просто пытаясь отвязаться, но у аллозавра потемнело в глазах.

Однако подобная малость не остудила его порыва. Он следовал за самкой теперь уже на почтительном расстоянии, пока та не остановилась и не улеглась на живот в небольшом просвете между деревьев. Это был и вполовину не такой удачный случай, как если бы она до сих пор пыталась высвободиться из ствола, но юный хищник счел его подходящим. Он медленно бродил вокруг нее, постепенно сужая кольцо. Если это и раздражало самку, она не подавала вида. Воодушевленный отсутствием отпора, аллозавр приблизился к ней со спины и попытался пристроиться для спаривания, но и здесь его ждала неудача. Положение самки не подходило для совокупления, а его попытки лишь заставляли ее раздраженно ворчать.

В конце концов, убедившись, что подступиться к ней не получается, аллозавр отошел на несколько шагов и тоже улегся. Невидимый глазу, между ними происходил поединок терпения – главной добродетели хищников. Так они лежали довольно долго, пока неподалеку не раздался древесный треск. Решив, что это возвращается сосед, юный аллозавр поднялся, но то был вовсе не старик заврофаг. Из леса к водопою спешили трое диплодоков – тех самых, что ходили к реке всю пору дождей. В иное время юный хищник оставил бы их в покое, но сегодня напряжение, вожделение и ярость заглушили голос здравого смысла и природного миролюбия. Что-то подсказывало ему: если он убьет завропода и подпустит самку к туше, та станет куда благосклонней к его ухаживанию.

Когда добыча бывала больше него, юный аллозавр делался внимателен и осторожен. Но сейчас, когда выступ хребта у самого крупного из детенышей доставал ему до носа, осторожность забылась. Он бросился к плетущемуся в хвосте диплодоку и, прыгнув, обрушился всем весом на его бок. Удар был силен, и неповоротливый детеныш пошатнулся, но устоял на ногах, заставив аллозавра неловко скатиться наземь. Приземление вышло на диво мягким, и юный хищник бросился к горлу раненого завропода. Тот поднимал шею как мог высоко, вертел головой и норовил ударить охотника в бок. В конце концов, ему это удалось. Аллозавр упал снова, в этот раз не так удачно. Кости остались целы, но замешательство длилось дольше, и завроподы, как ни были медлительны, воспользовались им. Видя, как удаляется добыча, юный хищник пытался подняться и броситься снова, но хвост диплодока ударил его в грудь. Не так уж силен был удар, но грудина, треснувшая и плохо сросшаяся в детстве, раскололась, и легкие словно охватил огонь. Кровавая пелена застлала глаза. Пройдя несколько шагов, аллозавр осел на землю и последним усилием сумел лечь на бок: падение на брюхо грозило немедленной смертью. Завроподы уходили, бурые тени на красном поле, и хвосты их щелкали оглушительно и страшно, словно удары грома.

Боль требовала глубокого дыхания, которое лишь усиливало ее, и от невозможности вдохнуть мозг стал отказывать хищнику, унося его в глубокий черный обморок. В этой черноте боль ослабла и все чувства будто притупились, даруя облегчение и покой. Чернота затягивала его, ниже и ниже, как в детстве пыталась затянуть грязевая яма. Тот же ужас, что и много лет назад, охватил юного аллозавра, и, опираясь на раскалывающуюся грудь, он принялся выбираться из ловушки. Боль росла и свирепела, обжигая мозг, но чернота поддавалась все быстрее и все легче выпускала хищника из объятий.

Он вынырнул в мир и открыл глаза. Вокруг стоял лес, звенели насекомые, шуршали в папоротниках мелкие зверьки — он не раз охотился на них, когда был детенышем. На юге едва слышно шумела река и разносился рев стегозавров. Поблизости никого не было. Завроподы ушли. Юный хищник попытался пошевелить лапой. Ему удалось сжать и разжать пальцы, но попытка двинуть локтем вызвала новый взрыв боли в груди, так что аллозавр прекратил это опасное занятие. Избегая глубоких вдохов, он дышал медленно и тихо, плавно раздувая бока.

На ветке папоротника примостилась стрекоза. Она только что вернулась с охоты, держа в лапах навозного жука и разрывая его острыми зазубренными челюстями. Аллозавр следил за игрой света на ее крыльях, равнодушный ко всему на земле. Солнечные блики на перламутровом хитине вскоре утомили взгляд, и юный хищник закрыл глаза.

Следующие несколько дней он раскачивался над пропастью, ежечасно пытавшейся поглотить его. Жизнь то вспыхивала, то затухала в нем. Когда аллозавр уставал от боли и усиливающейся с каждым днем жажды, то отдавался бездне, опускался все глубже, пока у самого дна тревожное чувство не встряхивало все его нутро. Тогда в ярости и страхе он выныривал из черного омута, и мучения жизни возвращались.

Хищники не трогали его: то ли потому, что боялись заводи старого заврофага, то ли оттого, что отвлеклись на более значимые вещи, нежели полумертвый ящер. Лишь на третий день после удара он увидел двух детенышей аллозавров. Им едва сравнялось три луны, и, похоже, мать, кем бы ни была, оставила подросшее потомство. Малыши подбирались с двух сторон к стрекозе, зависшей на папоротниковой ветви. Они еще не научились делать вид, будто просто проходят мимо и, хотя отчаянно старались не вызвать у жертвы подозрений, упустили добычу. Стрекоза взмыла в воздух, стоило детенышам броситься на нее, и вместо насекомого в зубах одного из них оказалась морда товарища. Второй малыш замотал головой, и неудавшийся охотник быстро отпустил его. Оба с любопытством уставились на раненого аллозавра, возбужденно попискивая, но близко не подходя. Поверженный хищник безразлично глядел в ответ. Эти малыши не могли причинить ему вреда, но даже если бы сейчас на него набросилась сотня целюров, и тогда бы он не шевельнулся.

Однако на пятый день боль утихла, и аллозавр окончательно решил остаться в живых. Когда вопрос смерти от ранения был снят, вниманием его завладели более насущные дела. Нужно было подняться, добрести до реки и если не напиться вволю, то хотя бы смочить иссохшее горло. От места его падения до заводи было недалеко, в прежние времена он покрыл бы этот путь за полсотни ударов сердца. Но время нынешнее ставило другие условия. Он поднялся и чуть не рухнул снова: ноги ослабли от многодневной неподвижности, и хищник, рожденный для бега, шествовал медленнее завропода. Аллозавр не знал, но догадывался, что при неосторожном движении грудина пронзит легкое, и потому часто останавливался, прислушиваясь к происходившему внутри.

Путь к воде занял полдня. Минуя бурелом, юный хищник увидал у поваленной секвойи остов старого заврофага. Сосед так и не поднялся после падения, именно его тушу растаскивали хищники, пока аллозавр лежал в беспамятстве. Нынче он был единственным владыкой заводи, но щедрое владение скорее тревожило, чем радовало его. Узнав о смерти старого хозяина, другие плотоядные могли наведаться в тихий уголок, а у него не было сил оспорить их притязания.

Возле реки обнаружилась другая беда: аллозавр не мог склониться, чтобы пить. Стоило опустить голову даже на высоту колен, как в груди появлялась острая боль, и он тут же поднимал шею. В конце концов, пришлось лечь на брюхо, упершись передними лапами в прибрежный песок и стараясь не касаться грудью земли. В этом неудобном положении он и наклонялся к реке. Прохладная вода остудила иссушенное горло и вернула силы, которые отнял путь до водопоя.

Солнце скатывалось за лес, когда аллозавр оторвался, наконец, от питья. Он дошел до араукарии, под которой любил спать и, долго пытаясь устроиться на ночлег, в конце концов, лег на бок.

Минул месяц. Аллозавр лежал под деревом, изредка поднимаясь, чтобы добраться до реки. Он был слишком слаб для охоты, а засуха еще не стала так свирепа, чтобы повсюду оставлять падаль. Бока его ввалились, и ребра проступили через кожу. Лишь прежние сытые месяцы не позволяли юному хищнику окончательно истаять.

Луна сменилась с тех пор, как выпал последний дождь, и казалось, началась обычная засуха. Тем страннее было зрелище черной тучи, вдруг наползшей на небеса. Целые сутки туча висела над долиной, и ее мрачные недра тревожили больше, чем привычная в это время жара. Но юному аллозавру не было дела до прихоти погоды. Возвращаясь с водопоя, он увидел свежие следы крови, уводившие в лес и теряющиеся в папоротниках. Впервые за долгие дни он пустился в погоню, не зная еще, что увидит, когда следы оборвутся. Выбравшись к бурелому, юный хищник заметил раненую отниелию. Хромая, маленькое травоядное двигалось дальше в лес, очевидно, пытаясь спрятаться от хищников. Увидев аллозавра, отниелия издала тревожный клекот и ускорила шаг, но пуститься в бегство не могла: раненая нога не позволяла долго на себя опираться. Странная это была погоня: жертва шла, прихрамывая, а хищник преследовал едва не медленнее, боясь неловко дернуться. Постепенно в голову его стали закрадываться сомнения: вряд ли ему удастся поймать отниелию, так не лучше ли вернуться к реке, от которой он слишком далеко отошел в попытке поживиться. Неизвестно, к какому решению пришел бы аллозавр, если бы отниелия не мелькнула в последний раз меж стволов и не исчезла из виду. Хищник остался ни с чем.

Нужно было идти к реке, но нелепая погоня забрала достаточно сил, и аллозавр прилег на папоротниковую подстилку. Мрак окутывал лес. Туча, висевшая над долиной, становилась чернее и гуще, превращая ранний вечер в сумерки. Тяжело загрохотал гром: отголоски дальнего раската достигли аллозавра, и тот поднял голову, тревожно осматриваясь. Несколько капель пало ему на спину, а за ними шумный тропический ливень обрушился в лес. Долина готовилась к засухе, и грозы не ожидал никто. Но незваная гостья ярилась сильнее, гром катился все ближе к лесу, молнии разрывали небеса. Ослепнув от вспышек, не зная, куда бежать, аллозавр спрятался под араукарию, но высокие ветви не давали укрытия. Выл и свистел ветер, холодные струи воды бросало хищнику в морду, и он все теснее прижимался к стволу, застывшим взглядом наблюдая буйство стихии. Ливень скоро ослабил натиск и перешел в простой дождь. За истончившейся стеной воды удавалось различать запахи, и ноздрей аллозавра коснулся едкий тяжелый дух, сдавливающий горло и мешающий дышать. Для юного хищника он был в новинку, но внутренний голос велел спасаться бегством и от запаха, и от его источника. Источник находился у реки, а значит, путь к воде был отрезан. Подчиняясь неясной тревоге, еще не зная, от чего бежит, аллозавр углублялся в лес. Дождь прекратился, и вместо шелеста капель слышался зловещий вой неизвестной природы да крики животных. Что-то страшное творилось позади, и хищник ускорил шаг, но бежать боялся — тупая боль в груди могла в любой миг обернуться острой.

Кто-то ломился сквозь заросли за его спиной. Не успел ящер опомниться, как четыре дриозавра выскочили прямо перед ним и понеслись дальше, не обратив на хищника внимания. Кто-то гнался за ними, и аллозавр отошел под сень молодой секвойи, чтоб уступить дорогу неведомому преследователю. Но охотник все не появлялся, лишь вой делался громче — и от этого звука кровь остывала в жилах.

В лесу делалось все светлее, но то был недобрый свет, и, когда неизвестный хищник приблизился, аллозавр увидел огонь. С этой напастью он встретился впервые, но древнее знание, жившее в нем, подсказало, что нужно спасаться бегством. Слишком долго он простоял под секвойей, ожидая непонятно чего, чтобы уйти от огня шагом. От дыма перехватывало дыхание, и юный ящер, забыв о боли в груди, бросился бежать.

Но разве мог ослабевший раненый теропод скрыться от огня? Как ни спешил, а пламя двигалось быстрее. Гигантская секвойя занялась перед ним, от нее загорелся папоротниковый ковер, молодая поросль араукарий и непонятно как оказавшийся в хвойном лесу саговник. Вскоре деревья перед беглецом пылали, а сзади, ревя и воя, надвигалась стена огня. Но слишком часто юный хищник встречал смерть, чтобы в этот раз не уйти от нее. Едва замешкавшись, почти не замедлив бега, он прыгнул через пламя впереди, уповая на то, что огня здесь будет меньше. Жар охватил его, лизнул раскаленным языком, но вскоре выпустил, легко смирившись с потерей. Повсюду слышались крики животных — уже не тревожные, они были наполнены отчаянием и смертельным ужасом. Многие, как и аллозавр, оказались в огненных ловушках, но не всем так же повезло. Юный ящер мчался не оглядываясь, ноги сами вспоминали бег и все легче несли его сквозь чащу. Древесные стволы царапали обожженные бока. Не разбирая дороги, он несся вперед, из всех желаний помня только стремленье спрятаться от огня. А за ним горела прошлая жизнь, с оглушительным треском падали стволы, и крик и стон разносились над лесом.

… Догорело наутро. В грязно-белое небо поднимались столбы серого дыма, и за много верст можно было видеть следы дальнего пожарища.

Бегство привело юного ящера в незнакомую пустошь. Она походила на дно древнего озера, где он охотился прежде, но была холмиста и неровна, а землю не иссекали трещины. Поблизости не было ни души. Бег через лес утомил аллозавра, легкие горели, чудом уцелев, и все тело ныло так, словно он рухнул с обрыва. Прежняя жизнь, все, что было им завоевано, осталось позади. Даже если бы очень захотел, аллозавр не смог бы повторить путь своего панического бегства и вернуться к заводи. Да существует ли еще его река?

Когда он удалился от леса достаточно, чтобы вонючий дым не ел ноздри, их коснулся сладковатый запах гниющего мяса. Голод, точивший нутро целую луну, дал о себе знать, и брюхо подвело в предвкушении пира. Невзирая на усталость, аллозавр пошел по следу запаха и поднялся на пологий холм, оказавшийся краем неглубокой воронки. Воронка являла собой неровный круг и походила то ли на дно мелкого озера, то ли на жерло потухшего вулкана. В середине круга земля становилась влажнее и переходила в несколько широких черных луж. На краю одной из них лежала туша брахиозавра.

Чуть помедлив на краю, хищник стал спускаться к туше. Ему показалось странным, что такое богатство никто не охраняет. Постоянно оглядываясь, юный аллозавр приблизился к падали и склонился оторвать кусок.

Две вещи встревожили его, а природная внимательность – полезное дополнение отчаянного нрава — не позволила пренебречь ими. Грудина не срослась окончательно, и с резким движением вроде наклона все еще грозила дойти до легких. Но хуже было то, что грязь на краю лужи стала затягивать ноги хищника. Не дожидаясь, когда их придется выдирать силой, аллозавр взобрался на тушу. Устроившись на брюхе, уперев лапы в гниющее мясо, он отрывал и проглатывал его, спеша насытиться прежде, чем более крупный хищник отберет это ничейное богатство.

Сладковатый запах падали забил ноздри, и юный ящер не учуял пришельца. Он отвлекся лишь услышав грозный рев. Взрослая самка аллозавра приближалась к туше, и в голосе ее было предостережение. Но не оно привлекло юного хищника. Голос самки был ему знаком: именно он впервые звал его идти через пустыню. Когда самка приблизилась, стал виден шрам на ее ноге, оплетающий голень от лодыжки до колена. Слабое воспоминание шевельнулось в нем, но бороться с ней аллозавр не мог. Он был в полтора раза меньше соперницы и слаб от раны, но все же медлил сходить с туши на ненадежную болотистую почву. В глубине души теплилась надежда, что самка не станет драться из-за добычи, настолько большой, что ею можно было накормить десяток аллозавров. Но пришелица считала по-другому. Очевидно, она не помнила его и видела в юном хищнике лишь угрозу своему пропитанию. Остановившись у туши, самка зарычала, пока только предупреждая. Юный ящер отошел на бедро брахиозавра, показывая, что оставляет ей бок и не собирается драться из-за добычи. Но самка хотела себе всю тушу, потому бросилась к сопернику и вцепилась клыками в его морду. Подобный угрожающий захват нередок был в спорах аллозавров, но юному ящеру достался впервые. Ослепнув от острой боли, мотая головой, он потерял равновесие и соскользнул с бедра. Только почуяв под ногами топкую почву, аллозавр бросился бежать. Постоянно оскальзываясь, чудом оставаясь на ногах, он согласился бы скорее лишиться глаза, чем рухнуть здесь. С трудом выдирая ноги из вязкой грязи, хищник поднялся на пологий край воронки и застыл в нерешительности. Осторожность подсказывала ему идти дальше и поискать другую добычу. Голод говорил, что стоит подождать, пока самка уйдет, и вернуться к туше. Не в силах выбрать между ними, аллозавр глядел на трапезу хищницы.

Самка была очень голодна. Жадно отрывая куски мяса, она забыла о времени и почти не двигалась с места. Солнце поднималось в зенит, а она все не отходила от туши, продолжая погружать пасть в гниющее тело. Ближе к полудню она как будто насытилась, но почему-то медлила, не спеша уходить. Юный аллозавр не сразу понял, почему самка замерла близ брахиозавра, не сразу заметил затрудненность ее движений. Каждый раз, когда она пыталась поднять ногу, грязь едва выпускала ее и тут же затягивала снова. Простояв долгое время на месте, самка увязла под собственным весом и теперь тщетно стремилась освободиться. Наконец, правая нога выскочила из грязевой ловушки, но левая, служившая опорой для толчка, погрузилась еще глубже, увязнув до лодыжки. Тревожный крик вырвался из груди самки, она принялась яростнее дергать ногу, но без толку. Поблизости не было ни одного сухого края, куда можно было вылезти, даже гниющее мясо, на которое взгромоздился соперник, она выела подчистую. Не видя спасения, самка закричала в бессильном горе, не призывая на помощь, а лишь повинуясь отчаянию и страху.

Юный хищник отвернулся, прихрамывая, и медленно побрел прочь.