Помните, я писала о встрече маленькой Дархи с Халиноми? Здесь они встречаются снова, только Дархи уже не маленькая.
_____________________

В доме царила духота, но Дархи боялась поднять занавеси, будто верила, что, если отгородиться от мира, происходящее снаружи не войдет в ее жилище.

Хати и Маури сидели притихшие, обгрызая одну на двоих лепешку, и зловещее безмолвие висело над городом. Дархи пробовала прясть, но работа не шла, вместо этого в голову бились мысли одна другой тяжелее. Супруг ее говорил в те редкие часы, когда навещал дом, что город не станет пережидать осаду, ибо помощи ждать неоткуда и лучше дать бой, пока воины окончательно не ослабли от голода. А может статься, битвы не будет вовсе, и царь сдаст город, и тогда их пощадят — насколько хватит милосердия.

Дархи, впрочем, была уверена, что ее жизни ничто не угрожает. Однажды пережив плен, она полагала, что и сейчас ничего хуже рабства ей не грозит, и на сердце было бы и вполовину не так тяжело, если бы она не боялась разлуки с сыновьями. Но, может, захватчиков можно будет умолить, прельстить наживой, обмануть ласковыми речами?

Дархи отложила веретено и в который раз обошла дом. Из ценностей тут была только глиняная шкатулка с украшениями, которые шесть лет назад, прощаясь, подарили Халиноми. Ничего не нашлось в ее доме такого, чего нельзя было бы взять силой, и Дархи, измученная дурным предчувствием, повалилась на постель.

читать дальшеТревога мешала ей спать, в то время как Хати и Маури давно видели десятый сон на своей лежанке. Их души бродили сейчас в чудесных мирах, и как завидовала Дархи сыновьям!

Ей показалось, она стала засыпать на рассвете, но все нарастающий шум на улице, гул голосов и лязг оружия заставили ее пробудиться. И вовремя! Хати и Маури, мучимые равно тревогой и любопытством, подобрались к двери и приотворили ее, дабы поглядеть, что творится снаружи. Вскочив горной козой, Дархи стремительно оттащила сыновей от двери, но успела увидеть краем глаза суету и мельтешение, в иное время, верно, рассмешившие бы ее. Нынче смеяться не хотелось. Сидя на полу, обнимая обеими руками сыновей, она прислушивалась к звукам с улицы и все реже слышала лязг металла, все больше было голосов, и думалось Дархи: неужели битва была так коротка? Или это она проспала так долго?

Бежать ей было некуда, и даже хитроумного замысла, как обмануть захватчиков, не родилось в ее голове. Потому Дархи сидела неподвижно, будто приросла к полу, и не решалась даже молиться, словно надеялась, что безмолвной и бездумной не привлечет внимания к своему дому.

Но надежды были напрасны. Дверь отворилась — широко и легко, словно человек, входящий в дом, чувствовал себя здесь хозяином — и Дархи подняла глаза на незнакомого воина, щит которого украшало изрубленное изображение скорпиона. Казалось, он даже не сразу заметил Дархи, и она хотела было пасть ему в ноги и умолить не разлучать ее с сыновьями, как дверь отворилась снова, и другой человек появился на пороге.

Но он, этот человек, был ей знаком, и пуще того был знаком полукруг солнца, падающего в океан, у него на лбу. И горло, готовое исторгнуть мольбу и плач, вытолкнуло лишь восклицание:

- Ладише!..

Он взглянул ей в лицо, но ни проблеска узнавания не мелькнуло в его глазах: прошедшие годы изменили ее куда больше, чем его. Но, не дав ему заговорить, Дархи вскричала:

- Разве ты не помнишь маленькую Дархи, которая служила тебе в Лаоре! Из дома, где ты оставил меня, я переселилась в Хардилею, и как горько сожалею об этом! Взгляни на моих сыновей — это дети мои и доброго человека, за которого ты меня отдал!

Теперь Ладише, казалось, узнал ее, и лицо его посветлело. Но он не заговорил с ней, а обратился к воину со знаком скорпиона:

- Друг мой Койтрана, я давно знаю эту женщину, а потому, если ничто в ней не успело пленить твое сердце, оставь ее, детей и все, что есть в ее доме, моей добычей.

Койтрана бросил на Дархи задумчивый взгляд, словно пытался понять, успела ли она пленить его сердце, затем легко пожал плечами, усмехнулся и вышел, пожелав Ладише радостного воссоединения.

- Не очень-то много здесь добычи, - заметила Дархи, стоило воину со скорпионом покинуть дом. - Кроме вашего подарка и взять-то нечего.

- Оставайся здесь, - велел Ладише, - и дети пусть никуда не выходят. Если кто-то войдет, говори, что Ладише взял тебя.

Он развернулся было уходить, но Дархи крикнула ему в спину:

- Где супруг мой?

- Я его не видел, - отвечал Ладише, - но и ты не ищи до вечера. Если он отыщется среди живых, я выкуплю его волю, а если среди мертвых, то не раньше вечерней зари разрешат сжечь их.

С этими словами он вышел, а Дархи осталась сидеть на полу, онемев от пережитого испуга и новых тревог, что ожидали ее. Она послушала Ладише и не покидала дома, но из окна смотреть никто не запрещал, и Дархи, подняв занавесь, с болезненным и жадным любопытством глядела на открывшееся ей зрелище. Из дома была видна небольшая часть улицы, и удалось увидеть, как, плача и взывая к небесам, шли по ней женщины и дети — многих Дархи знала — а по обе стороны сопровождали их воины царя гезарского, но никого из Халиноми не было видно среди них.

Женщин провели по улице, и вскоре стоны и плач стихли в отдалении. Дархи подумала, что несчастных ведут в какое-то просторное светлое место, где захватчики могли бы рассмотреть их и выбрать себе жен и наложниц и тех, кого можно будет продать в рабство. Первое время она ожидала, что и в ее дом войдут завоеватели, но никто не входил, и, когда голоса перестали слышаться, она словно бы оказалась одна в целом городе.

Иногда, когда ей казалось, что город опустел и ее никто не увидит, она порывалась встать и пойти разыскивать супруга у стен, почти уверенная, что найдет только тело. Затем догадывалась, что царь гезарский вряд ли оставит захваченный город без охраны, собрав все войско в одном месте, и оставалась в доме. Хати и Маури, утомленные сидением в четырех стенах, также рвались искать отца. Их помыслы были вполовину не так тревожны, как ее собственные, им просто хотелось прервать тягостное заточение, и Дархи решила отвлечь сыновей работой. Она отправила Хати и Маури в сад, сама же села ткать. Но работа не давалась, и вскоре Дархи встала из-за станка и снова подошла к окну.

Время тянулось бесконечно долго. Дархи словно застыла в капле вечности в опустевшем городе, даже Ладише казался теперь миражом, игрой утомленного тревогой рассудка. Вскоре, однако, улица снова стала наполняться жизнью. Дархи видела воинов, сновавших между домами, видела женщин — некоторые вели под руки детей и, если бы не лица их, омраченные горестной тенью, можно было подумать, что матери мирно ведут своих отпрысков по домам. Видела Дархи и девушку, юную Сифаю, пятью годами младше нее самой — ее тащил за волосы тот самый Койтрана, что оставил Дархи Ладише. Сифая упиралась ногами в землю и призывала на голову своего пленителя страшные проклятия, но Койтрану, казалось, вовсе не трогали ее крики. Дархи снова отвернулась от окна.

Лишь когда сумерки уступили место черной ночи, дверь ее дома отворилась, легко провернувшись на деревянном стержне, и в вошедшем человеке Дархи узнала Тессе. Тусклый масляный светильник на скамье едва освещал его лицо, и в неверном мерцании оно казалось Дархи кошачьей мордой. Юношеская мягкость окончательно ушла из его черт, лицо заострилось, а когда Тессе улыбнулся ей, Дархи показалось, будто левый клык у него сколот или подпилен до кинжальной остроты.

- Сестрица Дархи! - воскликнул Тессе, прижимая ладони к груди в знак сердечного приветствия. - Как ты выросла!

Трудно было понять, рад он встрече или обескуражен, но Дархи не было до того большого дела. Следом за ним вошли Йарна, Ладише и Райхо — выгоревшие волосы его были окрашены кровью, которая все еще сочилась из широкого пореза на лбу, скапливаясь на брови. Йарна волок за собой огромный сундук, окованный медной цепью. Нетрудно было догадаться, что именно туда Халиноми сгребли все добро, что им удалось награбить. Райхо и Йарна, увидев ее, также прижали руки к груди и приветствовали как давнюю подругу, но Дархи уже не могла сидеть на месте.

- Наконец вы пришли! - Она подхватилась со скамьи, запуталась в подоле и едва не упала. - Что супруг мой, жив ли он, продан ли в рабство или лежит под стеной?

- Мы не видели его среди пленных и, когда делили добычу, не видали также, - отвечал Тессе. - Видно, наш добрый друг нашел смерть на поле боя, и лишь Небесный Отец знает, где блуждает ныне его душа.

Дархи издала горестный вопль и все же упала на колени.

- Так идемте искать его! - воскликнула она, и Халиноми, как ни были утомлены, оставили свою добычу и принялись сооружать факелы - чтобы осветить себе дорогу и чтобы поджечь погребальный костер. Хати, старший из братьев, видно, понял, что произошло: смертельная бледность покрыла его лицо. Зато Маури, годом младше, похоже не уразумел еще, что отца больше нет на свете. Когда подожгли факелы, все семеро покинули дом, и Дархи поняла, наконец, почему весь этот долгий день никто так и не вошел к ней. Ладише, уходя, высек на двери ее дома знак солнца, падающего в океан. Она едва мазнула по нему взглядом.

Шли в молчании, и, хотя была уже глубокая ночь, город казался живее, чем когда-либо. Но сколько горести было в этом оживлении! Отовсюду неслись плач и стоны, напевные молитвы о погибших, множество костров полыхало за стенами Немратета. Хати и Маури не несли факелов: мрачные и сосредоточенные, они волокли вязанки сухих веток, что наломали за день в саду. Скудное подношение - из таких погребального костра не составишь - но как иначе могли они почтить погибшего отца.

Достигнув стены, пошли вдоль нее, вглядываясь в лица умерших. Мало их осталось лежать на земле: многих родные уже успели сжечь. Царь гезарский, желая, видно, показать свое милосердие, разрешил совершить погребальные обряды над погибшими и строго запретил своему войску мешать им.

Он был там, почтенный Меруи, полусидел-полулежал, привалившись спиной к стене, так и не выпустив копья. Плечо и грудь его рассек страшный удар, но кровь давно перестала уходить из мертвого тела. Рухнув подле него, Дархи взвыла, как раненое животное. Глаза ее были сухи, но грудь и живот словно разрывали на части острые когти. Хати и Маури повалились рядом, залившись слезами, Тессе выругался так яростно, что в иное время Дархи испугалась бы его слов. Он проклинал и гезарского царя, и Немратет, где Меруи с его семейством вздумалось поселиться, и удар, который оборвал его жизнь.

Халиноми оставили Дархи наедине с ее горем и отправились в кедровую рощу, подступавшую к городу с запада. Именно там жители Немратета брали древесину, и много ее извели в ту ночь.

Почтенному Меруи соорудили костер за городом, и Ладише положил на него тело, и восклицал, восклицал в горестном порыве, вглядываясь в небеса, прося Создателя определить погибшему лучшее из посмертий. Дархи знала, что мольбы его бесполезны, что душа покинула тело уже давно, и, скорее всего, Небесный Отец уже успел решить ее судьбу. Знала она также, что Ладише сам понимает это, что его просьбы рождены не разумом, а печалью.

Они стояли у костра, и у Дархи больше не осталось голоса, чтобы выть, лишь Хати всхлипывал, да Маури, словно вспоминая иногда, что отец его погиб, порывался заплакать. Но и в нем, казалось, закончились слезы.

Сыновья ее так и уснули на земле возле потухающего костра, лишь взрослые стояли до рассвета. Порез на лбу Райхо снова начал кровоточить, он то и дело стирал кровь, затекавшую в глаз, и со стороны могло показаться, будто Райхо утирает слезы. Когда последний язык пламени лизнул обугленные кости, Дархи и Халиноми взяли пепел, смешали его со слюной и нанесли на лица траурные метки. То же самое, повторяя за взрослыми, проделали Хати и Маури. Хати был бледен, но спокоен, Маури же, будто в очередной раз вспомнив о гибели отца, снова принялся плакать.

Кости закопали под стеной, пепел собрали в небольшую чашу - им полагалось обновлять метки, если те сотрутся прежде, чем скорбь изгладится из души. Возвращались в молчании. Утомленные сверх меры бессонной ночью и горем, не могли, да и не хотели искать слова. Дархи завесила окна, дабы свет нарождающегося дня не проникал в жилище и, все так же не говоря ни слова, дала Халиноми шерстяные покрывала, чтобы им устроиться на полу. Сама она забралась на лежанку, и сыновья, недолго повозившись, легли у нее под боком.

... Луна дважды сменилась в небе прежде, чем Дархи смыла траурные метки. Халиноми ходили с ними пять или шесть дней, и, заметив, как Ладише умывается, Хати спросил его:

- Почему ты смываешь знаки, а матушка - нет?

- Скорбь твоей матери куда глубже моей, - отвечал Ладише. - И, если горе еще занимает все твои мысли, не спеши стирать траур.

Хати носил метки еще полмесяца, и Маури следовал его примеру. И, хотя старший сын изредка поглядывал на мать, все же смыл траур раньше нее. Первое время Дархи часто ходила к стене, возле которой пал Меруи, и лежала под ней, позволяя скорби глодать ее сердце, и много дней прошло прежде, чем она стала ощущать голод и жажду. Когда обновилась луна, Дархи стала думать, что ждет ее с сыновьями дальше и какую участь определят им Халиноми, коли уж теперь она, дети ее и все, что есть в ее доме, - их добыча. А когда ей сделалось любопытно, какую еще добычу захватили наемники в Немратете, Дархи решила, что скорбь отпустила ее сердце, и смыла траурные знаки.

Будто только и ожидая того, Тессе заговорил с ней на следующее утро, и Дархи поняла, что все эти дни Халиноми терпеливо ждали, пока она оплачет свою утрату, прежде, чем подойти к ней.

- Если уж жизнь снова занимает тебя, сестрица, оставайся с нами, - без долгого вступления предложил Тессе. - Мы покинем Немратет и вернемся на родину, если хочешь - в землю твоего племени. Богатств этого города хватит, чтобы у тебя были земля, дом и рабы, и в Суари ты станешь уважаемой женщиной. Я и мои братья просим взамен, чтобы ты делила с нами ложе, а твои сыновья наследовали нам, потому как нет у нас ни жен, ни подруг, и неведомо даже, есть ли дети. Если же ты не хочешь оставить Немратет, хотя, видят небеса, тут больше нечего оставлять, мы отдадим тебе пятую часть добычи и уйдем, и, стоит думать, больше не повстречаемся.

Еще прежде, чем он начал говорить, Дархи догадывалась, что услышит, а потому думала недолго.

- На всей земле, - произнесла она громко и звонко, голос ее дрожал, - не осталось у меня ни друга, ни защитника. Лишь вы в память о давней дружбе охранили меня от рабства и разорения, а потому я останусь с вами и пойду в землю моей матери, если она не скрылась еще под водами моря. И там двери моего дома всегда будут открыты для вас, и любой из Халиноми станет желанным гостем, насколько бы ни пожелал задержаться.

Непритворная радость отразилась на лице Тессе, и диковинные кошачьи черты его показались на миг еще более дикими. Схватив руку Дархи, он воскликнул:

- Да охранит тебя Небесный Отец, сестрица, ибо ты лучшая из женщин, которых я когда-либо знал!