Вот твоя свобода - выжженное поле. Стопы обжигая, пляшешь меж кострами. Мир над ними болен, слишком страшно болен. Мир над ними ранен, слишком сильно ранен.
Вот твоя свобода - алое на черном, Реки, в коих пламя воду заменяет. Город окаянных, город обреченных Светится на версты алыми огнями.
Вот твоя свобода - быть женой для тысяч. Разве есть различье - с кем, когда и сколько? Кто твой лик на камне вдруг захочет высечь, Тот к закату будет собирать осколки.
Вот твоя свобода - жуткое потомство, Чудища и духи, бесы и химеры. Страстью неизбывной напивалась вдосталь, Только быть любимой так и не умела.
Вот твоя свобода - тяготы да горе, Разве ты, Праматерь, этого желала? - Пусть такая будет, не сойдусь с другою. Чем ярмо на шею, лучше мрак и лава.
Досмотрела вторую часть "Иисуса". Хотела написать про то, как Люцифер показывал Сыну Божьему крестовые походы, ведьмовские процессы и прочие зверства, творившиеся от его имени, но увидела у Нефилимчика это стихотворение и решила, что оно расскажет лучше.
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего? А я отвечу пафосно: было нужно. Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа, Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти. И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком, Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды, И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб. Или вот знаешь, летом полезешь в воду, И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...
Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру. Что ж я несу какую-то ерунду?! ... Я просто... не понимаю, за что я умер? За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил? А, что там, без толку, голос вот только сорвал. Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле, Да не заметил сослепу - там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил, А просто так, как дурак, повисел на кресте. Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"
Он сел, обхватив по-детски руками колени, И я его гладила по спутанным волосам. Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний, Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли? (У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови). ... А город спит, обернувшись ночной прохладою, И ты один - по колено в своей любви.
Досмотрела первую часть "Иисуса" из серии "Библейские сказания". По этому поводу тянет произнести только одно - охуенно, товарищи. Я под впечатлением. Мне даже ни разу не захотелось перемотать фильм, а фильмы этой серии как раз таки грешат затянутостью и отсутствием экшена. Но тут то ли персонажи все были родными, то ли звезды так встали...
Больше всего понравилось то, что Иисус и Мария, коих мы сейчас почитаем как божеств, показаны обычными хорошими людьми, иудеями, притесняемыми Римом. Они так же танцуют на свадьбе у родственников, так же работают, Мария - по дому, а Иисус с Иосифом ищут работу по провинции. У мессии так же, как и у обычного человека, случаются перепады настроения, он так же чувствует себя слабым и сломленным, но у него всегда хватает сил подняться, а еще - он непосредственен, и это больше всего притягивает. Нет в нем пафосности Иоанна Крестителя (который, к слову, тоже неплохой парень, но уж больно патетичный, за что и доигрался), есть спокойствие и уверенность в себе и своем пути.
Особенно порадовал момент, когда Андрей (которого после нарекут Первозванным), грубо говоря, рекламирует рыбакам - Иакову и Петру (тоже впоследствии апостолам) - мессию, указывает на Иисуса, который в это время занимается талпаепством с видом счастливого идиота кидает камешки в реку. Конечно, Иаков и Петр поначалу смеются над ним, когда он предлагает им взять его с собой в лодку, чтобы их сети были наполнены рыбой. Зато потом смеялся уже Иисус, ага. Причем хорошо так смеялся, как нормальный человек над анекдотом.
читать дальшеВообще мессия с апостолами веселые ребята оказались. Ржут, травят байки у костра, брызгаются водой из фонтана и танцуют на уличных гуляниях. Правда, Иуда какой-то хмурый и подозрительный тип.
Еще запомнилась сцена: Левий Матвей пригласил всех к себе в дом, и апостолы сидели от него как можно дальше, ибо ну мытарь же, презренная тварь, и деньги у него все краденые, и еда, купленная на эти деньги, нечистая, и так далее. В общем, Иисус подсел к Матвею, спросил, почему он не со всеми, отрывается, так сказать, от коллектива, на что несчастный Левий ответил, мол, он бы и рад, но посмотри, как они меня ненавидят. Я и сам себя ненавижу, я же крал у них... На что мессия выдает гениальный ответ: "Так прекрати красть. Кончай рефлексировать, идем бухать".
Единственный раз, когда Иисус вышел из себя, был в конце фильма, где он с учениками пришел в Иерусалимский храм, который в детстве произвел на него сильное впечатление, и увидел, что храм превратили в базар... Похоже, остановить разбушевавшегося мессию не смог бы даже Чак Норрис. Он крушил лотки и орал: "Я не позволю превращать дом Бога в рынок!" и так далее. В общем, все правильно, по делу парень говорил, главное, что народ внял - даже римляне слегка охуели.
В общем, вот именно в такого Сына Божьего я верю. Завтра посмотрю вторую часть.
P.S. Доставил Люцифер, меняющий пол как одежду (особенно в женской версии понравился), и офонаревший Иосиф, которому Мария сказала, что у нее будет ребенок от Господа
Мои стихии - земля и вода. И если земля - это что-то уютное, родное, теплое и надежное, то вода меня подчас пугает. Впрочем, я с трепетом отношусь к тому, что захватывает дух и заставляет сердце замирать (у меня даже гидрочка симпатичная на аватарке), посему в этой подборке - реки, озера и водопады. И даже пара-тройка фонтанов
Ванная - источник вдохновения и спонсор странных мыслей, что доказано до меня. Сегодня в душе я размышляла о судьбах мироздания и устройстве Вселенной Богородице и Люцифере, вернее, об их отношении друг к другу. Ведь, грубо говоря, она приходится ему мачехой...
Вспомнился эпизод из "Истории сношений человека с дьяволом": один человек заключил сделку с Сатанаилом и подписал договор. Но потом испугался вечного пламени и сжег свою копию договора. А когда попросил Люцифера вернуть его копию, князь отказался. Тогда несчастный взмолился Божьей матери, и она обещала заступиться за него. На рассвете Мария встретилась с Люцифером и потребовала у него отдать копию. Сатанаил согласился (вынужден был согласиться?), добавив, что это в последний раз и больше поблажек не будет. Договор был уничтожен.
Вот я и пытаюсь представить себе эту сцену - встречу Марии и князя. Как они обращались друг к другу? Как были настроены? Как друг на друга смотрели? Почему-то мне кажется, что Богородица не могла пылать к отверженному ангелу лютой ненавистью. Быть строгой - могла, а ненавидеть - нет. В общем, представить не получилось: не достигло мое воображение такого уровня. Но может быть, когда-нибудь...
Очередная недоэротическая зарисовка о Лилит и Люцифере. Читать вместо снотворного.
... снотворноеУлыбаясь и отбрасывая за спину смоляную прядь, она всегда говорила, что ему дано больше.
У него был Ад, ревущий тысячей голосов, опасный и кровожадный, но покорный своему владыке, как пес, были братья - нерушимая стена за спиной, неизменная поддержка, опора, которую все стрелы Небес не смогли бы выбить. У нее были израненные ноги и обожженные руки, тело из глины и голос из рассветного серебра, сорванный от крика и плача.
У него был адамантовый панцирь и такая же воля, очерствевшее от боли сердце и холодный рассудок. Была смелость не отводить взгляда перед бывшими своими братьями и сила не опускать рук в трудные времена. У нее не было иной защиты, кроме ласкового взора, иного оружия, кроме улыбки, а это неверные союзники и часто они оставляли ее на растерзание злой судьбе.
У него были тяжелые крылья с когтями на сгибах, крылья, что преодолевали за один взмах полверсты, у него был венец на золотых кудрях и глаза, в которых плескалась тысячелетняя мудрость, придавленная вековой яростью. У нее были мягкие ладони и легкие пальцы, которые умели только ласкать и никогда не держали ни лука, ни кинжала.
У него был меч как молния и щит как лунный диск, был город из золота и плащ из огня, было государство, которое по великолепию и мощи могло тягаться с небесной державой. У нее были округлые груди, широкие бедра и мягкий живот, к которому он припадал губами, как к святому источнику.
У него было имя утренней звезды, пресловутой Хайлал, о которой ходит легенда среди израильского народа, у него были волосы цвета золотой зари, который даже огонь Геенны не смог выжечь. У нее было имя звезды ночной и волосы, как ночь, темные, мягкие и длинные, ароматом которых он дышал в жаркие часы любви.
У него за плечами был скипетр наместника Создателя на Небесах, вооруженный мятеж, падение с огромной высоты и девять дней беспамятства в серном озере. У нее - всего лишь неудавшийся брак и слабовольный супруг, слишком мягкий, чтобы принудить ее к близости, слишком малодушный, чтобы достойно пережить ее уход.
У него был княжеский штандарт, кровью алеющий, войско, при виде которого устыдилась бы самая могущественная из когда-либо существовавших армий, было пять рек и девять огненных поясов. У нее было девять лент в волосах, несколько десятков прислужниц и собственные покои в золотом дворце золотого города - впрочем, она с легким сердцем принимала то, что и это принадлежит ему.
У него был престол, у его ног ревела, пресмыкаясь, древняя Тьма - не потому что была слабее... хотя нет, все правильно, была. У него были честолюбие и стремление всем назло, всему вопреки, во что бы то ни стало, чем бы ни откликнулось... У нее был страх перед Геенной и желание укрыться от ее опасностей, желание оказаться как можно дальше от этого красно-черного мира, желание спрятаться на груди у кого-нибудь сильного, желание целовать эту грудь, желание вынуть из нее сердце и себе под ноги бросить...
У него был княжий венец, колесница, запряженная черными конями, гривы которых были чистый огонь, увечная левая лодыжка, к которой так часто в порыве нежности припадали ее губы, печать в виде пятиконечной звезды и власть над созданной Всевышним планетой. У нее было уже совсем не девственное лоно, породившее сотни дьявольских исчадий, было имя Матери Всех Демонов и право уходить и возвращаться, когда пожелает...
Улыбаясь и отбрасывая за спину смоляную прядь, она всегда говорила, что ему дано больше.
Гравюры Густава Доре на библейскую тематику (из "Потерянного Рая" совсем немножко, честно )
Возвещение (чего не люблю, так это пошлых шуточек о том, что, мол, Гавриил к Марии не только с благой вестью являлся, но и кой с чем посущественнее. Пушкин, конечно, великий поэт и всякое такое, но есть вещи, над которыми шутить нужно осторожно)
смотреть дальшеElie nourri par un ange (кто-нибудь знает, как это переводится?)
Ангел в подземелье
Рафаил рассказывает Адаму и Еве о враге рода человеческого (к Мильтону)
Ангел, посланный на спасение Израиля
Ангел показывает апостолу Иоанну путь в Новый Иерусалим
Ангел (да, просто ангел )
Воинство падших ангелов (к Мильтону)
Ангельские колесницы (одна из любимых, ибо какой же русский...)
Дорога в Иерусалим
Лестница в Небеса
Низвержение (аллегорично)
Поле битвы (к Мильтону)
Рассвет Люцифера (к Мильтону)
Рождение Христа (ну, разве Мария не красавица? *_*)
Рой небесных сил
Смерть египетских младенцев (... ангел идет по земле, осеняя двери крестом. Те, кто спит за такими дверьми, будут спать до света... (с))
Стигийский собор (к Мильтону)
Товия и ангел (историю все помнят, да?)
Юдифь показывает служанке голову Олоферна (О_о а я как раз фильм про нее нашла (про Юдифь, а не про голову) из серии "Библейские сказания")
Явление ангела Валааму (одна из любимых, ибо ну прекраснейшее же существо)
Прегрешнья наши, Господи, прости нам. Пусть никто не обвинит меня в тиранстве. Сорок лет вожу народ я по пустыне, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве. Про жестокий им назначенный экзамен Знают путники бредущие едва ли, Эти женщины с бездонными глазами И мужчины, что оковы разбивали.
Тот, в ком с детства кровь от страха в жилах стынет, Неспособен жить при равенстве и братстве. Сорок лет вожу народ я по пустыне, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве. Вот идут они, словам моим поверя, Позабыв об униженьях и напастях, Но нельзя войти в сияющие двери С синяками от колодок на запястьях.
Все возможно только средствами простыми, — Мы в самих себе не в силах разобраться. Сорок лет вожу народ я по пустыне, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве. След причудливый за нами вьётся гибко. Звон бубенчиков и топот караванный. Тем, кто вышел вслед за мною из Египта, Не добраться до Земли Обетованной.
Схоронив своих мужей в песке постылом, Плачут вдовы в белом траурном убранстве. Сорок лет вожу народ я по пустыне, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве. Треплет ветер их убогую одежду. Солнце гневное восходит на Востоке. Я внушаю им покорность и надежду И считаю им отпущенные сроки.
Бурдюки с водой становятся пустыми. Серый коршун растворяется в пространстве. Сорок лет вожу народ я по пустыне, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве. Скоро смерть в свои холодные объятья И моё возьмёт измученное тело, Но не должен прежде срока умирать я, Не закончив мне порученное дело.
И покуда не скончается последний, Буду я водить народ мой по барханам. В царство светлое войдёт его наследник, Лишь родителя увидев бездыханным. Мне на посох всё труднее опираться. Бог всевидящий, меня не слышишь разве? ... Чтобы вымерли родившиеся в рабстве, Чтобы вымерли родившиеся в рабстве!
Как-то беседовали мы с Flash, и я призналась, что, если таки доведется мне повстречать ангелов, вести я себя буду не как взрослый уравновешенный человек, а как пятилетняя девочка, которой все интересно и ново, все хочется потрогать, особенно крылья. И, конечно, много чего другого еще потрогать, но крылья в первую очередь На что мне предложили так себя и вести, если вдруг. Потому как, учитывая их возраст, я не слишком отличаюсь от пятилетней девочки. Сегодня я вспомнила эту беседу, и сочинилось такое вот стихотворение.
У меня есть пять лет, толстый кот и пытливейший разум, А еще мама, папа, сестренка и кукольный столик. Я не знаю еще, что на свете есть слово "обязан". Я не знаю еще, что на свете есть слово "достоин".
У меня много мягких подушек и платьев нарядных, Вот одно мои кошки вчера, доигравшись, порвали. Я не знаю еще, что на свете есть слово "навряд ли". Я не знаю еще, что каких-то вещей не бывает.
У меня есть магический садик и лес заповедный, Где живут мои чудища в темной таинственной глуби. Я не знаю еще, что какие-то чувства запретны. Я не знаю еще, что отец нашу маму не любит.
"Ну, чего ты сидишь - все котлеты же скоро остынут!" И на бабушкин голос из кухни несут меня ноги. Я не знаю еще, что какие-то мысли постыдны. Я не знаю еще - оттого я счастливее многих.
Образ этого существа - Ларока - пришел ко мне еще на июльском фолк-фесте, но с тех пор я не отразила его ни в рисунке, ни в стихотворении, ни даже в краткой зарисовке, чтобы не забыть. Однако он никуда не делся, и, спустя столько времени, напомнил о себе. Я доподлинно не знаю, кто такой этот Ларок, но из того, что мне известно, - это дух и душа огромного леса, как хвост дракона обвивающего дворец, в котором прячется от человеческих глаз вечно печальная Королева Птиц, покровительница южных земель Джалассе, Алаян.
Не ходи к Алаян, не тревожь ее вечной печали, Не топчи сапогами изъезженных пыльных дорог. Кто без спросу пройдет в заповедном лесу, повстречает Только гибель, которую шлет пробужденный Ларок.
Не ходи к Алаян, Королева тебе не ответит. А затихнет в лесу птичье пенье - беги со всех ног. То из плоти земли поднимаются чудища-дети, Что созвал страшным криком к себе пробужденный Ларок.
А не смог убежать - просто встань и не смей защищаться. Тот, кто с миром пришел, не боится хозяина чащ. Вкруг тебя соберутся, дыша хрипловато и часто, Дети леса - и ты за себя не поднимешь меча.
А случится один на один повстречаться с Лароком - Ты узнаешь его по трем загнутым черным рогам - Поклонись до земли и сойди, уступая дорогу, И не вздумай просить ни о чем, коли жизнь дорога.
Может статься, однако, что он вдруг к тебе обернется, И позволит чего пожелаешь просить у него. Ты не требуй ни славы, сияющей ярче, чем солнце, Ни любви, что, как омут, затянет тебя с головой,
Ни богатства, ни власти, ни мудрости также не требуй, А проси проводить тебя за руку прямо туда, Где чертог Алаян и где море смыкается с небом, И тебя Королева услышит... пожалуй... тогда...
Автор много курил и кололся, прежде чем это написать. Умной мысли нет, морали нет, идеи нет, хотя особенно талантливые все равно умудряются найти. Воспринимайте сказку про говорящие пальмы как страшилку для наркодетишек.
Во времена, когда людей на земле были еще не тысячи даже - сотни, когда холодной поры года не существовало, а солнце было щедро на тепло, росла возле реки старая пальма. Много восходов и закатов видела она на своем веку, много раз прогонял под ее сенью овец сын Ламеха и Ады, Иовал, подолгу сидел на берегу, мастеря из воловьих жил и пальмовой древесины инструмент, способный издавать мелодичные звуки. Иногда на берег с ним приходила и сестра его единокровная, Наамах, и пела, и от голоса ее травы стряхивали покрывшую их за ночь росу, цветы распускались, а солнце, казалось, светило ярче. И старая пальма любила прекрасную отроковицу, не зная и не предчувствуя грядущей беды.
Река годами не меняла русла и была вечна, как небо и как ветер, но дети, невечные людские дети вырастали. Иовал начал приходить на берег один, но все реже, а со временем и его шаги пальма перестала слышать в утреннем полусне. Жизнь шла своим чередом: сыновья Ламеха взяли жен, семья увеличилась, и земли стало не хватать. Наамах, вероятно, превратилась в необыкновенной красоты женщину, которую всякий почел бы за счастье взять в жены. Верно, сидит она теперь под крышей из пальмовых ветвей, прядет овечью шерсть, кормит нежной грудью дитя да поет чародейным голосом печальные песни, только уже не для нее, старой пальмы.
читать дальшеСколько прошло дней, месяцев, лет в одиночестве, молчаливое дерево не смогло бы сказать. Рассветы и закаты слились в один непрерывный час, и времени для раздумий и воспоминаний у пальмы было достаточно. Где они, те, кого она знала еще детьми, к чьим разговорам прислушивалась, чей смех звучал на этом берегу каждый день... Никто не мог уже ответить, и стояла старая пальма, гордая и высокая, позабытая в своем одиночестве и дорогая еще только солнцу, которое любит всех без разбора.
Сколько прошло дней - уж никто не сочтет, только однажды на заре появилась на берегу женщина необыкновенной красоты. Черные волосы ее свивались крупными кольцами, укрывая покатые плечи, падая на высокую грудь. Колдовские глаза, опушенные густыми ресницами, утратили детский блеск, присущий им когда-то. Сейчас в них отражались такие глубины, что и старая пальма почла за лучшее не всматриваться. Женщина была в тягости, и подходил ей срок разрешиться от бремени, темные глаза оглядывали знакомый с детства берег, выбирая, должно быть, место для предстоящих родов.
Но, стоило Наамах обнять толстый ствол, как будто сильнейший порыв ветра сотряс дерево - так было дитя в ее чреве чуждо земной природе.
Пальме бы рухнуть тогда и погибнуть, да Наамах вместе с собой погубить, но не сделало этого старое дерево. Женщина, обнявшая его, прижавшаяся щекой к шершавой коре, была той самой, что много месяцев назад пела на этом берегу, заставляя весь мир внимать зачарованно ее голосу. И пальма не смогла причинить ей вред.
- Что же забыла ты меня, Наамах? - еле слышно прошелестели ветви над черноволосой головой. - Что же не пришла отдохнуть под моей сенью, что же перестала петь на моем берегу?
- Разве могла я забыть родные места, где мне каждая травинка милее нового дома, - отвечала Наамах, вздрагивая от первых родовых схваток. - Разве могла я забыть тебя, когда в детстве каждый день отдыхала в твоей тени.
- В чей же дом ты ушла, милая Наамах? Кому досталось счастье назвать тебя супругой?
- Лучше тебе не видеть края, в котором стоит мой дом, а брак мой, право же, не из тех, которые благословляют Небеса.
- А как имя твоего мужа, Наамах? Может быть, он мне известен?
- С его именем на устах люди отвечают убийством на убийство и ударом на удар, его имя - для всякой вражды, что идет ради справедливости, его зовут ненавидящие, дабы извести ненавистного, и обиженные, дабы отомстить обидчику.
Пальме бы рухнуть тогда и погибнуть, да Наамах вместе с собой погубить, но не сделало этого старое дерево. Капли горячего пота, выступившие на высоком лбу, хотело стереть, но неподвижно было и могло только вздыхать обреченно да спрашивать печально:
- Тяжко ли тебе, Наамах?
И, зарываясь дрожащими пальцами в густые жесткие волоски на теплом стволе, отвечала красавица со стоном:
- Тяжко мне, матушка... сил больше нет.
- Хватит тебе сил, милая, всем хватает. Еще твоя мать так же меня обнимала, когда рожала сперва брата твоего, потом тебя. - Говорила - и не верила в то, что говорит. У Циллы человеческие дети были, от человека зачатые, человеком рожденные, а припавшая к пальмовому стволу женщина дьявольское семя вынашивала. - Ты мне как дочь родная, Наамах, я тебя ребенком знала, игривой девочкой, я тебя отроковицей видела, почти созревшей для замужества, я поддерживаю тебя сейчас, так скажи мне: что произошло с тобой, как ушла ты из родительского дома - силой ли увел тебя демон или по доброй воле согласилась, сладкими речами прельщенная?
- Не уводил он меня и похитить не грозился, только ночами за левым плечом стоял, волосы перевивал звездами, на ухо шептал сладкие обещания, в губы целовал, в ноги падал, и сдалась я, не устояла, да и теперь пошла бы за ним, как позовет... Поддержи меня, матушка, ноги слабеют, в глазах темно, упаду я...
- Страшно тебе, Наамах, а мне страшнее, - отвечала старая пальма. - Ты боль забудешь скоро, а сын твой еще много боли людям принесет, и в ответе я останусь - потому что могла обрушиться и погрести тебя под собой, а вот стою и помогаю появиться на свет свирепейшему из демонов.
- Не оставляй меня, матушка... - умоляла Наамах, и старая пальма чувствовала ее страх, когда маленький дьявол разрывал чрево изнутри, раскрывал нежное лоно, торопясь скорее выбраться в мир, которому он принесет столько же мучений, сколько рождающей его матери.
И пальма стояла. Стояла тогда, когда женщина, опираясь на раздвинутые колени, цеплялась за нее как за спасительную руку, когда, чтобы заглушить рвущийся из груди крик, кусала теплую кору, когда, выталкивая из материнской утробы сгустки крови и слизи, на траву упал младенец, чье тело было чистый огонь, - и выжег землю дочерна.
Пальме бы рухнуть тогда и погибнуть, да Наамах вместе с собой погубить, но не сделало этого старое дерево. Оно глядело на держвшую ребенка женщину, чьих рук не опаляло окутывающее его пламя, глядело на детские ладоши, обхватившие налитую молоком грудь, на требовательные губы, еще не научившиеся выносить приговор в одно слово, но уже по-хозяйски впившиеся в материнский сосок, и думало о том, что все-таки позволило свершиться, возможно, самому страшному из бедствий.
... Сколько лет минуло с тех пор, сколько раз взошло и зашло солнце, сколько детей родилось, сколько поколений сменилось - кто сосчитает. Стояла недвижимо старая пальма, глядела на реку да за холмы, слушала песни птиц, но той самой, любимой, которую могла петь лишь одна женщина на земле, больше не слыхала.
Цветам так и не удалось свернуть головки в ту ночь, травам не удалось покрыться росой наутро - на берег реки пришел человек. Был он худ и бледен, подволакивал правую ногу, борода его была нечесана уже много дней, а грязные волосы растрепались и закрыли глаза.
Вслед за человеком пришел пожар. Огненный столп, огненный смерч, вихрем пронесшийся по берегу, обративший цветы в пепел, траву - в прах, набросился на несчастного, рухнувшего на колени перед старой пальмой, обнявшего ее, как последнюю надежду, тщетную и пустую... Смерть в огне - расплата за убийство, справедливая и жестокая. Горящие руки не выпустили шершавого ствола, будто приросли к нему, и пламя, не делающее различия между виноватым и правым, перекинулось на податливую древесину. Уже пылая, старая пальма увидела в огне две тени. Одну - черную, как подземное озеро, а вторую - плоть от плоти огня, такую же яростную и полыхающую.
- Ты можешь гордиться мною, отец, - говорил пламенный дух, и голос его смешивался с ревом пожара. - Я научился воздавать людям по злодеяниям их и определять меру вины и наказание для каждого.
- На самом деле, сын мой Сорат, существует одно наказание для всех злодеев - гибель, - отвечал забравший сердце Наамах. - Только каждому своя.
Пальме бы рухнуть много лет назад и погибнуть, да Асмодееву супругу вместе с собой погубить, но не сделало этого старое дерево, пожалело...
Посвящается Flash, вдохновившей меня своей поистине волшебной творческой работоспособностью, и Нефилимчику, потому что до такой степени укуриться я могла только после ее постов.
Там, за черной рекою, колышется лес И тропинку скрывает древесная сень, Надеваю на пальцы я девять колец По количеству ангельских падших князей.
Надеваю на пальцы я девять перстней, Что лежат на песке возле черной воды. А десятый мой перстень - в подарок волне, От костра моего низко стелется дым.
Кто к воде подошел - тот уже не жилец, А кто в реку ступил - тех не выпустит сель. Надеваю на пальцы я девять колец По количеству ангельских падших князей...
***
Кольцо оловянное Первый перстень надетый - из олова и янтаря, И на солнце огнем ограненные камни горят. Хоры жриц кровожадных с тимпанами славу поют Солнцу, жгущему землю - последний оплот и приют.
От сгорающих нив поднимается медленно пар, Колос мог бы взрасти, но под дланью твоею упал. Над страной, помертвевшей от жара, висит тишина, Значит, жертва, великая жертва светилу нужна.
На руках твоих - кровь, на губах твоих - мед и вода. Бедный люд что имел - все тебе, богу солнца, отдал. Сжалься, солнце, над тысячу раз искупившими грех, Огради их от засух и зноя, царь Адрамелех.
***
Кольцо серебряноеПомянуть бы к ночи святых отцов, Снять с двери засов, Вскинуть вверх лицо. Серебром сверкает мое кольцо, Да не нужно мне серебра...
Деньги правят явнее, чем цари, Коль дают - бери, Да везде горит Ярче блеск монеты, чем блеск зари, Расцветающей по утрам...
Ты внушаешь людям, что в мире нет Ни сильней монет, Ни важней монет Ничего, и тот, кто презрел их вред, - Тот хозяин лесов и гор.
Ты смеешься: как же они слабы, О свои гробы Разбивают лбы, Силясь слиток золота раздобыть. Веселись же, Ваал-Фегор!..
***
Кольцо медноеТретье кольцо из меди и камня лала, В недрах багровых дышит огнем закат. Встанет могучий царь в одеяньи алом, Меч раскаленный в сильных сожмет руках.
Айшма! - бросались в бой кочевые рати. Айшма! - стонал песок, принимая кровь. Сжалься! - кричали женщины. - Сжалься, хватит! Мало. - Ответ был короток и суров.
Много ли знает та, что Творцу молилась, Мира прося для мужа и для детей... В мире нет мести - в мире есть справедливость, Коей железом требует Асмодей.
***
Кольцо железноеВойна да немирье - стезя твоя, до битв как никто охоч. Кольцо из железа надену я и на берег выйду в ночь. Прямой, и свирепый, как волк лесной, и жадный до крови князь. Как может на час тот забыться сном, с чьим сердцем война срослась.
Младенцев швыряли своих в огонь, не ведая, что творят. Ты темный народ попирал ногой, и не было злей царя. Ты в гущу сраженья бросался, рад, что крови хлебнет клинок. Шаги твои в ужас вгоняют Ад, простертый давно у ног.
Что жажду кровавую утолит, что сердцу покой вернет? Ты слез не видал, не слыхал молитв, но страшно - терпеть твой гнет. Спущусь по тропинке в зеленый лог, кольцо подниму к луне. Ты слышишь, безжалостный царь Молох? Прошу, пригаси свой гнев...
***
Кольцо золотоеТы катись, мое колечко, Да за реку, да по лесу, Не сверкай на солнце златом И рубином не сверкай. Говорят, что время лечит, Но по правде лечат бесы - Льстивой речью, сном проклятым Да объятьями греха.
Ты катись, мое колечко, До родимого порога, Приводи гостей желанных, Завлекай ко мне в покой. Говорят, что время лечит, - Я лечусь луной двурогой: Заживет любая рана Под луною колдовской.
Ты катись, мое колечко, Не лесами, что горели, Не в пески, где гибли царства, Не в крутой зеленый яр. Говорят, что время лечит, Только ложь целит быстрее. Сладкий яд - мое лекарство, Исцелитель - Велиар.
***
Кольцо свинцовоеУ черной реки всем дорогам конец - Идущих вода схоронит. Шестое кольцо мое - чистый свинец, И камень по перстню - гранит.
Из падших лишь ты потерял что имел - Свет солнца стал хуже, чем нож. Ты слепнешь от света, ты видишь во тьме И холод теплу предпочтешь.
Не так был наказан сам вождь мятежа, Как ты, избегающий дня. Так выйди к реке, Рофокаль, мне не жаль, Что ты не увидишь меня.
***
Кольцо бронзовоеПерстень седьмой дороже любых подарков - В роскоши мог тягаться бы и с венцом. И под лучами солнца блестит неярко Бронзой мое кольцо.
Царь величавый западной части Ада, Алый штандарт трепещет над головой. Жемчугом, лалом, яшмою и агатом Кубок украшен твой.
Роскошь, разврат и лень - непростое дело, Если учить людей отвергать добро. Коль к богачу на ложе восходит дева - Выучил Астарот.
***
Кольцо стальноеНебо зарницей на равные части расколото, Зноем потянет с реки полыхающей, огненной. Перстень восьмой - из металла, что ярче, чем золото. Перстень восьмой - он из стали, что крепче, чем олово.
Сердце владыки неложной надеждою радовал, Мудро на ярость его милосердьем ответивши. Низко склонялось в почтении княжество адово, Первое, да и, пожалуй, любимое детище.
Может, кому-то ты жестче Молоха покажешься. Может, и прав кто зовет Вельзевула безжалостным. Только из праха и пепла встает твое княжество. Вставши, ложится на плечи великою тяжестью.
***
Кольцо адамантовоеА кольцо мое - Все сплошной алмаз. Видно, не дает Спать спокойно власть. Горячит умы, Совращает дух, И в объятья тьмы Все за ней идут.
Что любил и знал Упадет во прах, Отгремит война, Отшумят ветра, Содрогнется Ад, Захлебнется крик, Трое медных врат, Ни одной двери.
Столкновенье сил, Столкновенье воль, И не вам просить Доброты Его. Кровь отри с меча, Пот отри с лица. Раньше - раб, сейчас - Светоносный царь.
Хруст ноября. Листья шуршать устали. Мягкий покой им принесут снега. Кони бредут - миля пути, верста ли. Кровью блеснет в ухе вождя серьга. Как объяснить, что на земле творится? Как услыхать тихий небесный хор? Ждут в сундуке мирра, янтарь, корица. Глядя на юг, щурится Мельхиор.
В праве пустынь каждый шакал - законник. Доли воды - сильному и вдове. Ветер пустынь бьет по лицу - запомни, Душу свою только огню доверь. Там где Мизрах, воины и поэты, Там где Магриб - женщины и базар. Смирну, сандал, шахматы и монеты Прячет в суму яростный Балтазар.
Сказки лесов помнят одни лианы, Мудрость лесов знают одни слоны. Палкой в песке чертит меридианы Старый моряк - тот, что сошел с луны. Сколько ни спорь, дождь обернется лужей, Даже царю надо снимать венец. Едет Каспар, дремлет под шаг верблюжий. В ветхой шкатулке ладан и леденец.
Признавайтесь в любви, даже если боитесь отказа, Даже если на все сто процентов уверены в нём. Говорите смешные слова и нелепые фразы, Озаряйте обыденность тусклую ярким огнём.
Признавайтесь в любви, не жалея ни слов, ни эмоций. И не бойтесь остаться, растратив себя, на мели. В жизни, кроме любви, нет других маяков, карт и лоций. А без них кораблям никогда не достигнуть земли.
Признавайтесь в любви тем, кто нужен вам, дорог и близок. (Лучше сделать, чем плакать, что мог, но, увы, не успел.) Исполняйте мечты и, смеясь, потакайте капризам, А малыш-купидон поколдует над меткостью стрел.
Признавайтесь в любви, не пытайтесь скрывать её в сердце. Не страшны холода, если вы отдаёте тепло. Если вашим огнём удалось хоть кому-то согреться, Вы поймёте когда-нибудь, как вам в любви повезло.