Я уже писала о том, что лучшее, ради чего я читала цикл Тертлдава и что меня глубоко в нем тронуло - это местные народы. Мне было важно узнать, что у всех этих народов есть исторические прообразы - мало что сравнится с чувством, когда понимаешь: то, что тебе дорого, существует на земле. Ну, разве что чувство, когда закрыл все рабочие дела перед выходными.

Но хотя исторические прообразы у этих народов есть, современных потомков почти никто не оставил. Я говорю не о биологическом потомстве, а о культурной преемственности.

Сердце мое намдалени - норманнские сицилийцы - исчезли бесследно. Хотя, по правде говоря, что я знаю о современной Сицилии и народах, ее населяющих? Да ничего. И все же сомнительно, чтобы там сохранилось нечто вроде намдалени. Судя по их именам и некоторым обычаям, это если не полностью германский народ, то, во всяком случае, с существенной долей германской (готской?) традиции. Вряд ли на современной Сицилии есть что-то подобное.

Аршаумы, перед выдержкой и достоинством которых я преклоняюсь, - это, оказывается, половцы (тут мем из 2020-го). Половцы, насколько я знаю, тоже сгинули во мраке веков, оставив только мемчики. Но нужно будет почитать о них подробнее для очистки совести.

И наконец хатриши, мои милые хатриши, почетное третье место, к которым я не чувствую такой сокрушительной нежности, как к намдалени, такого молчаливого почтения, как к аршаумам, но о которых всегда было приятно читать и с которыми я во многом себя ассоциировала - это - пара-пара-па - венгры.

Во времена, о которых идет речь, венгры (угры?) были далеко не тем цивилизованным_народом_из_ЕС, что сейчас. Это еще полукочевники, и все же они узнаваемы, а традиция хоть и менялась с течением веков, но не прервалась. Хотя, конечно, о древней Венгрии я знаю еще меньше, чем о современной.

Конечно, я предпочла бы, чтобы в живых остались и наследники намдалени, но раз уж так, хм, хм...

Венгрия, одна тут отдыхаешь?

Иногда человек говорит о себе, что он как будто должен был родиться в другом веке, так его взгляды чужды современности. Обычно при этом называют 18-19 века, хотя встречаются и более экзотические варианты.

Не хочу судить, когда я должна была родиться, мне нравится моя эпоха, но зачастую на нынешнюю жизнь я смотрю как будто из каменного века. Обходя подробности, скажу, что в целом это выглядит так: глядя на многие вещи, которые кажутся людям важными, я понимаю - когда-то этого не было и когда-то не будет, так стоит ли сейчас отдавать этому свое сердце? Кстати, занятное упражнение: если хотите понять, насколько важен и свят какой угодно институт или обычай, подумайте, существовало ли нечто подобное в первобытности. И, если нет, скорее всего, это просто новомодное веяние, придуманное затем, чтобы жизнь была более упорядочена.

Но я шучу, конечно. Для того чтобы так рассуждать, нужно хотя бы поверхностно знать эти эпохи, а как показывает практика, даже многие историки забивают на них болт.

Но об одной своей особенности я все-таки расскажу.

Лет с пятнадцати мои мечты о семье и детях выглядели не как "я жена любящего мужа", а как "я единственная сестра многих братьев". Конечно, это было задолго до того, как нам в университете рассказали об общественном укладе эпохи неолита, в котором удачная семейная жизнь примерно так и выглядела. В то время, как я поняла, заправляли делами коллектива все же мужчины, но женщины особо не угнетались, и у них оставалась как минимум одна важная роль - род велся по материнской линии. Это легче и точнее, чем вести его по отцу, как сейчас. Ведь, положа руку на сердце, ты не всегда можешь быть уверен, что дети твоей жены - твоей крови. Зато дети твоей сестры всегда твоей крови, ведь вы всяко потомки одного предка. Браки были неустойчивы и больше напоминали современное сожительство. Супруги не создавали новой семьи, а принадлежали каждый своей. Имущество их тоже не было общим и при расставании каждый забирал свое. Жену и детей содержал не муж, а братья жены - они же были ближайшими родственниками мужского пола для ее детей, могли обучать их, ведь, в конце концов, это их наследники. Муж, в свою очередь, имел обязательства перед своей сестрой или сестрами.

Затем, видимо, ближе к бронзовому веку, мужчины решили, что, раз вся власть и так у них, пускай и род ведется по отцовской линии, а то как лохи. А чтобы они были точно уверены, что дети их жен - их крови, отсюда, видимо, и пошло то, что мы называем угнетением женщин. Начиная от казней за измену и заканчивая женскими обрезаниями.

Ну да разговор не о том. А о том, что я старомодна и патриархальный брак кажется мне слишком новым и ненадежным веянием. Как-то очень современно для меня, я больше по классике. Ведь мужу я могу надоесть, разонравиться, он может жениться на другой, кто тогда станет заботиться обо мне и детях? Такая семья не вызывает доверия. А братья себе новой сестры не найдут. И родиться единственной женщиной в большой семье - великая удача, с тебя бы пылинки сдували.

Именно поэтому мне так нравятся истории о женщине в мужском сообществе - начиная от истории доньи Марины и заканчивая сказкой "Двенадцать месяцев". Потому и в моих работах этот мотив в последнее время появляется все чаще и чаще. Возможно, кому-то он кажется экзотикой, но для меня это скорее тоска по старой доброй незаслуженно забытой классике.

Этим принципом я всегда руководствовалась в общении с людьми. Вы знаете, я довольно безразличный человек и не большой любитель причинять добро. Но разносить зло мне нравится еще меньше.

В моменты общественных потрясений, получая дурные новости, не зная, что правда, а что нет, я не распространяла их, не обсуждала их, не упоминала их. Даже если бы все они были сплошь правдивы - и тогда ни одна не прошла бы дальше меня. В первые полгода пандемии, когда полмира сидело на карантине, я обсуждала что угодно, кроме коронавируса. В месяцы волнений в Беларуси, когда нам в почтовый ящик кидали листовки с призывами и описаниями (правдивыми или ложными) зверств ОМОНа, я ни одной не принесла домой. С начала СВО все мои посты, где она так или иначе упоминалась, были призваны успокоить и обнадежить.

Иногда, когда мне бывало тоскливо и страшно (в основном, в 2020 году), меня так и подмывало поделиться страхами хотя бы с подругой. Останавливало сознание того, что я понесу зло дальше, а ему этого и надо. Сейчас взгляды у меня скорее умеренно-оптимистические и достаточно спокойные, и мне не требуется особых душевных сил, чтобы сохранять присутствие духа.

Но представьте, что я чувствую, когда не передаю дурную новость, а матушка, прочтя в интернете очередной ужас, не заботясь даже о его правдивости, начинает звонить всем своим подругам и эмоционально обсуждать прочитанное. Представьте, что я чувствую, когда мои знакомые, которые находятся от зоны СВО гораздо дальше меня и не видели ни военных самолетов над собой, ни танков на шоссе, пишут посты, полные отчаяния и ненависти, - и несут отчаяние и ненависть дальше.

А чувствую я себя как военачальник, который жертвует своими солдатами или идет на ухищрения, чтобы не пропустить врага - в то время как его коллеги радостно показывают тому путь на столицу. Ну а что, мне же страшно! Неужели делиться своими чувствами - преступление?

Не преступление, черт возьми, но подумайте о тех, кто услышит вас, кто прочитает вас! Вы могли обсуждать свое личное горе - как вас бросил парень, как не взяли в институт - я бы слова не сказала. Но когда речь идет о переживаниях множества людей, ответственности больше и за языком лучше последить.

Если кто-то еще помнит, я старший корректор в бюро переводов. Проверять приходится совершенно разные заказы: от письма китайского посла к Путину до этикетки швабры, которая будет продаваться где-то в узбекском Фикс-прайсе.

Иногда мне кажется, что ребят, у которых горизонт планирования сузился до двадцати минут, которых пожирает тревога и которым кажется, что на этот раз уже точно все, конец, надо отправить на неделю к нам на работу. Мало где можно так ясно увидать, что жизнь продолжается. Продолжается и в войну, и в эпидемию, более того, война и эпидемия - лишь небольшая часть этой жизни. Мама иногда спрашивает меня: ну что там у вас на работе, ничего нет по текущей ситуации? Два года назад она задавала тот же вопрос. Что я могу ей ответить? Конечно, есть. Но за семь месяцев СВО таких заказов я видела штуки три. А за 2020 год заказов на тему коронавируса было, может, штук десять. Чтобы понять масштабы проблемы: каждый день нам приходит примерно полсотни заказов.

В основной своей массе люди продолжают делать дела, жениться-разводиться, заключать договоры, производить и покупать товары, устраиваться на работу, задротить в игры, качать нефть, лечить болезни, сраться из-за товарных знаков и заниматься еще миллионом других дел, для которых им нужны переводы.

Заметила между собой и наемниками намдалени еще одно сходство в отношении к работе.

Как любые наемники, намдалени не любят сражения, где шансы победить сильно меньше шансов огрести. И когда император хочет отвести им в таких сражениях важную роль, начинаются споры, ссоры, скандалы. Но если наемников все же удается убедить сделать что велено (пусть даже последний аргумент "не нравится - валите домой"), они делают свое дело лучшим образом.

Вот и я так же. Если мне не нравится заказ, который хочет впихнуть начальство, начинаются психи, вопли, простыни текста о том, почему я не хочу брать заказ (шансы в нем увязнуть сильно меньше шансов сделать из него конфетку). Но если начальству удается мне его все-таки впихнуть, какое бы это ни было днище, я работаю с ним так хорошо, как только могу.

И думаю сейчас: не оттого ли мы так переживаем о дурной работе, которая может на нас свалиться, что знаем: мы будем делать ее хорошо - и это может дорого нам стоить.

Когда мне что-то нравится, оно в моей голове завершает почти любую мысленную цепочку. Я из тех студентов, которые учат один билет и потом ответ на любой вопрос сводят к тому, что выучили.

Вот и сейчас, когда я очарована наемниками намдалени, мои мысли пражизнь их так или иначе касаются. Поэтому здесь будет три мысли пражизнь, а намдалени послужат примером тому, что я хочу донести.

1. О честности1. О честности. Куда девается хваленая намдаленская честность, которой был так очарован главный герой в первой книге? Почему вдруг потом оказывается, что они умеют в интриги, двойную игру, большую политику? Что они не наивные варвары, а умные хитрые люди? Да никуда не девается вообще-то. Честность в большинстве случаев - не врожденное качество, а выбор, который человек делает каждый день. И прямота намдалени, да и многих других людей, думаю, - не константа нерушимая, а ежедневный выбор. Сегодня они выбрали говорить и поступать честно, завтра снова, послезавтра - еще раз. Это не значит, что они не могли делать по-другому. Это значит, что не хотели.

И еще кое-что стоит сказать о честности. Поскольку она - ежедневный выбор, это единственное качество, которое я могу проявлять, чтобы считать себя достойным человеком (любители порассуждать о принятии себя, давайте не в этот раз). Когда миновал подростковый бунтарский возраст, я поняла, что в отношениях с другими людьми хочу быть хорошим человеком. Чтобы людям было со мной легко, чтобы меня не боялись, чтобы мне доверяли. К сожалению, доброты, которую я так ценю в других, я в себе не нашла. Мое сердце оставалось холодно и пусто при виде чужих несчастий - даже смерти близких родственников не вызвали у меня ничего, кроме облегчения, что гемор с похоронами ляжет не на меня. Насиловать себя, заставляя проявлять сострадание, которого я не чувствовала, желание помочь, когда помогать не хотелось, мне было трудно. А несколько лет назад я поняла, что и черт с ним. Сердцу не прикажешь, я не могу любить того, кто нуждается в любви, и жалеть по указке. Но я могу хорошо делать свою работу, держать слово и не пытаться манипулировать людьми. И для того чтобы со мной было легко и безопасно иметь дело, этого достаточно.

2. Об отношении к работе2. Об отношении к работе. Большинство намдалени, упомянутых в цикле - наемники, одни из лучших, если не лучшие воины тамошнего фантастического мира. Их отношение к своему ремеслу кажется мне весьма здравым. Сделай все, что от тебя зависит, и так хорошо, как сможешь, но зря не рискуй, не поливай песок в пустыне, лучше сдайся или отступи, если видишь, что враг сильнее, ну проиграли и проиграли, что, повеситься теперь. И с недавних пор я стала переносить это отношение на свою работу. В рабочее время я предельно собранный котик, готовый выполнить любое задание, которое мне поручат, и не ныть, что трудно. Но с сидением над работой до позднего вечера я покончила: не успею, прилагая разумные усилия, в рабочее время - штош, такова судьба, подумаем, как быть, может, сделаю не так тщательно, может, поручу часть работы кому-то другому, в любом случае продолжать порочную практику внеурочного труда не стоит.

Кстати говоря, примерно такое же отношение у меня к состраданию. Это одно из самых важных для меня чувств, но, естественно, оно тяжело. И если я понимаю, что не так уж мне человек и дорог, я не утруждаю себя хотя бы легким состраданием его беде - цель не стоит сил, которых требует, лучше отступить в самом начале.

3. Лицом к лицу лица не увидать3. Лицом к лицу лица не увидать. У блогеров, которых я некогда смотрела, была занятная реклама компьютерной игры. В первом кадре мужчина стоял у плиты и помешивал суп. Голос за кадром говорил: "Он - капитан военного корабля. У него много наград. Все сослуживцы считают его отважным и бесстрашным". На втором кадре другой персонаж пылесосил ковер. Голос за кадром продолжал: "Он - храбрый и независимый пилот, который совершил тысячи удачных вылетов". В третьем кадре еще один мужик массировал стопы своей даме сердца, пока та говорила по телефону. О нем голос за кадром сказал, что "он - герой многих жестоких сражений, в которых проявил свою смелость и переломил их ход". И затем: "Как это возможно? Просто они играют в онлайн-экшен War Thunder".

А я подумала тогда: в смысле "как это возможно"? А что, военный моряк не может готовить суп? Пилот не может пылесосить? Ветеран войны не может сделать массаж?

Когда мы видим человека только в его, скажем так, парадном обличии, нам сложно представить его в вульгарной бытовухе (а он в ней бывает). Напротив, когда мы видим человека преимущественно в быту, нам сложно представить, что за пределами быта он может чего-то стоить (думаю, поэтому многие не воспринимают достижения своих родных всерьез). Так, в книгах Тертлдава Сотэрик, шурин главного героя, предстает к концу истории захватчиком, предателем, одним из вождей мятежа. Мы видим его на войне и видим его в плену, и легко забыть за этой жестокостью, как они с героем праздновали местный Новый год, или как он шел по городу с маленьким племянником, а тот постоянно донимал его "подсади меня, нет, опусти меня, о, а что это такое?".

У героев, звезд, великих мастеров, воинов, царей, у всех, кем мы когда-либо восхищались и кому ужасались, есть лицо для мира и лицо для близких. И глядя только в одно лицо, невольно думаешь, что оно единственное.

Решила недавно перечитать (точнее переслушать) серию книг, которую читала восемь лет назад. Затем, чтобы понять: буду ли я спустя восемь лет все так же резко осуждать поступок возлюбленной главного героя.

Сейчас, пройдя чуть больше половины первой книги, я уже нашла множество аргументов в пользу героини для моего будущего вердикта. Возможно, я ее даже оправдаю. И все же она мне не нравится.

Не потому что она плохая женщина - она умница, красавица и все делает правильно. А потому что читателю в глаза тыкают тем, какая она умница и красавица. Сначала я думала, что это просто авторский стиль - описывать женщин с большим почтением (потому что вторая поименованная героиня, еще одна будущая возлюбленная героя, тоже мне именно поэтому не понравилась). Но потом появился яркий и забавный женский персонаж, весьма второстепенный, который не вызвал у меня раздражения, и я поняла, что нет, дело не в стиле. Дело в значимости.

Герою симпатичны обе героини, и автор тоже, очевидно, их любит. Поэтому, когда о них заходит речь, тон повествования меняется. Это не может не привлекать внимания. А люди, как известно, очень чувствительны к попыткам подчеркнуть чью-либо значимость. Если эта значимость не кажется им столь же высокой, какой она кажется автору, возникает чувство, что не очень-то герои и заслуживают своих почестей.

Я давно это знаю. У меня тоже есть любимые герои - те же наемники Шичининтай. Я знаю, что любовь не скрыть, она все равно будет видна, поэтому стараюсь использовать малейшую возможность хоть немного сбросить эту значимость. Когда представляется случай показать их в нелепой, смешной ситуации, в вульгарной бытовухе, в разрезе "все как у всех, листай дальше" - я им пользуюсь. Когда представляется случай показать, что они необразованы, грубы и жадны - я им пользуюсь.

Их лучшие качества вы так или иначе увидите. Важно, чтобы не сложилось впечатления, будто только лучшие качества в них и есть.

А героини упомянутого цикла именно такое впечатление производят.

Любой человек, прочитав название, решит, что это комедия или, во всяком случае нечто легкое и веселое. Я же прорыдала последнюю половину фильма, да и первую половину не веселилась, хотя родители главной героини как будто призваны быть комическим элементом. Но у них было от силы минут десять экранного времени.

Действие происходит в Узбекистане, сын владельца боулинг-клуба… даже не влюбляется, скорее, интересуется пафосной чикулей Дианой, дочкой миллиардера. В итоге она оценивает его нетрадиционный подход к пикапу, и, хотя тоже его не любит, а просто интересуется, они решают пожениться.

Для обоих семейств это большой удар: родители девушки уверены, что новый парень – ее очередная игрушка, и она и дня не протянет в традиционной узбекской семье. А родители парня еще в детстве сговорили его с дочерью соседки и теперь боятся, «что люди скажут».

Но детки упрямы, и свадьба состоится. Надо сказать, что отношения между самими супругами в фильме хорошие, и основной акцент сделан не на них, а на отношениях свекрови и невестки. Девушка обладает железной волей и, узнавая об узбекских традициях через Интернет, весьма неплохо справляется с обязанностью невестки, хотя свекровь придирается к ней почем зря, даже когда уже все остальные приняли ее и смирились.

Проходит год, дело никуда не движется, и свекровь с соседкой, еще не потерявшей надежды выдать дочь за ее сына, придумывают новый план: так как у молодых нет детей, они решают отправить их к врачу и дать тому взятку, чтобы он вынес заключение об их несовместимости и невозможности иметь общее потомство.

И с этого момента начинается та душевная борьба свекрови, на которой, в общем, и построен весь фильм и благодаря которой я сидела в соплях всю вторую его половину.

Уже в клинике свекровь как будто понимает, что делает что-то не так, и начинает кричать на врача, мол, как вам не стыдно брать взятки и обманывать людей, но дело происходит в коридоре и супруги их не слышат, а соседка быстро уводит разошедшуюся подругу.

Иная невестка давно бы ушла, но эта почему-то не уходит, и в какой-то момент свекровь понимает: она не уходит, потому что любит ее сына, и покинет их дом, только если он ее прогонит.

С этого дня ее соседка со своими коварными планами становится для свекрови все более отвратительна. В конце концов, когда Диана таки покидает ее дом, узнав о споре мужа, а соседка тут как тут, советует скорее оформить развод и расписывает подробности будущей свадьбы, свекровь говорит ей: пошла прочь.

Заканчивается все счастливо-котятно, все мирятся, Диана беременна, и это хороший конец.

И хотя я ждала чего-то более легкого, я не разочарована. Очень хорошо и без переигрывания переданы страдания свекрови – чувство, что ты делаешь что-то неправильно, но как правильно – не знаешь, и не знаешь, как исправить ситуацию и стоит ли исправлять.

Ты полностью поглощен этой борьбой. Тебе говорят – ты не слышишь, тебе показывают – ты не видишь, и не хочешь ни на кого смотреть, и не у кого спросить совета. Я знаю это чувство, и, глядя на эту женщину, узнавала себя в самые непростые мои дни. Возможно, именно поэтому такой, в общем-то, довольно проходной фильм мне понравился.

Одна из моих избранных с синдромом Аспергера говорила, что ей бы не помешала четкая инструкция, которая шла бы в комплекте с каждым человеком и разъясняла бы, как с ним общаться. Все чаще я думаю, что такая инструкция не помешала бы и мне.

Сколько я себя помню, общаться с большинством незнакомых людей мне было тяжело как раз потому, что я не знала, что и как им говорить. Очевидные для большинства вещи были для меня неочевидны (вспоминаю, как страдающая некой формой аутизма женщина не понимала, почему нужно встать и уйти из зрительного зала, когда закончился концерт — для нее это было неочевидно). Эти затруднения остались и по сей день.

Конечно, я не принадлежу к тем товарищам, которые боятся сказать продавцу, что он положил больше или меньше товара, чем я просила. Деловое общение в принципе не слишком меня затрудняет. Вероятно, потому, что люди, выполняющие свою работу, скорее всего отреагируют в соответствии с регламентом, а регламент мне известен.

А вот любое нерегламентированное общение для меня очень тяжело. Как правило, проходит время, прежде чем я поймаю "волну" человека и пойму, как с ним можно общаться, а как — не стоит. С разными людьми это разное время. С кем-то уже через месяц можно разговаривать мемами, а с кем-то и через год не знаешь, как правильно здороваться.

Но мне вспоминается вот что. Во время моей недолгой работы в сельской школе я особенно полюбила десятый класс. Он был там самым большим — целых одиннадцать учеников. Четыре девушки и семь парней, из них двое приезжали на школьном автобусе из соседнего села. Класс этот считался в школе самым отбитым, а их руководительница была такая себе железная леди, агрессивная и напористая, чем с первых минут меня и оттолкнула. Как объясняли мне в школе, справиться с этими ребятами могла только она.

Я так и не поняла, с чем там нужно было так яростно справляться. На первом уроке класс показался мне несколько неадекватным, но не потому, что ученики плохо себя вели, а потому что почти весь урок они просидели без единого звука. Я задавала вопрос – он улетал в тишину. Я шутила – никто даже не улыбался. Ну и ладно, подумала я, хоть не бесятся.

Но уже со второго урока десятиклассники стали подавать признаки жизни, и я заметила, что мне с ними необыкновенно легко. Конечно, они не соблюдали идеальную дисциплину, неидеально готовились, в общем, точно не были образцовыми учениками, но я могла с ними говорить. Я могла с ними говорить – и мои слова находили отклик. Я могла сказать, что мне не нравится, и это работало без всяких угроз и манипуляций, тогда как с учениками других классов мои слова словно бы натыкались на непробиваемую стену непонимания.

Я могла с ними посмеяться, могла обсудить какие-то отвлеченные вещи, я знала, как вести себя с этими людьми, а это так редко бывало в моей жизни! И еще реже такое взаимопонимание достигалось в столь короткий срок.

О том, что это самый стремный класс в школе, я узнала почти перед самым увольнением.

А когда уже после увольнения я зашла в свой бывший кабинет забрать какие-то книги, у них шел там урок (уже с новым учителем истории). И, стоило мне появиться на пороге, десятиклассники встали и принялись аплодировать.

В этом году они выпускаются, и надеюсь, все у них сложится хорошо. Пускай и у меня все сложится хорошо, и людей, с которыми я смогу говорить легко и естественно, в моей жизни станет больше.

Женщины войхола взрослеют быстро, часто минуя период девического расцвета. Оставляя позади детство, они как будто сразу стареют на десяток лет, и тринадцати-четырнадцатилетние девушки редко выглядят младше двадцати. Молодые же двадцатилетние женщины тоже выглядят много старше. Непривычный глаз легко даст им и тридцать, и тридцать пять лет. В женщинах войхола нет легкости и нет хрупкости, самое счастливое дитя, едва переступившее порог отрочества, выглядит так, словно готово к тяжким испытаниям, что выпали или выпадут на его долю.

Тем не менее, увядание их почти никогда не начинается раньше пятидесяти лет, и до глубокой старости женщины войхола сохраняют острый ум и телесную крепость.

Кажется, что раннее взросление готовит женщин к непростой доле, но это не всегда так. Хоть долина Ицели небогата и перенаселена, жизнь почти всех ее обитателей можно назвать весьма благополучной. Здесь мало различия между богатыми и бедными, внешний враг никогда не приходит сюда.

Женщины войхола свободолюбивы и самостоятельны, и то неудивительно, ведь большинство их долгие месяцы или даже годы живет в отсутствие мужчин. Их братья и сыновья, мужья и отцы воюют в чужих армиях на огромных просторах Империи. Как повезет – вернутся невредимы, при деньгах, привезут в дом рабов. Впрочем, многие наемники войхола остаются со временем жить в чужих странах, куда перевозят своих родственников из долины Ицели.

О многих из своих женщин войхола говорят, что те приносят удачу. Этому не стоит слепо верить: часто подобные слова – лишь следствие глубокой приязни и такой же глубокой суеверности речного народа. Так войхола могут говорить о любой женщине, которая им нравится, и, по всей видимости, искренне верят в это.

Из благодарности звезде своей удачи и из желания и дальше пользоваться ее расположением войхола задаривают таких женщин сверх меры и относятся к ним с большим почтением. А так как уже было сказано, что звездой удачи они могут окрестить любую женщину, к которой склоняются сердцем, будь то их родственница или возлюбленная, многие женщины войхола и в самом деле пользуются великим почетом и ни в чем не знают отказа. Это, вкупе с их самостоятельностью, заставляет прочие народы считать их избалованными.

Но правы, как водится, обе стороны. Ведь царица Йанга из племени доли погибла от своей самонадеянности. Но ее рабыня Ганнур сумела увести в леса многотысячное войско, некогда почтившее ее как звезду удачи.