Вот писала бы я небольшую повесть времен поздней юры. Историю жизни аллозавра, удачливого охотника, без особенных потерь переживающего даже самые суровые засухи. Описывала бы разные случаи, которые он лично пережил и которые наблюдал со стороны. Повесть растянулась бы на сотню-полторы страниц, а завершилась бы смертью главного героя во цвете лет, в середине жизненного цикла. Но когда я представляю, что бы это могла быть за смерть, то вижу отчетливо: герой, глазами которого описано столько всего, не может пасть в одночасье жертвой несчастного случая или неудачной битвы. Это противоречило бы логике повествования, хотя, возможно, вписывалось бы в логику жизни. Несчастный случай может произойти с ним и стать началом конца, но до самого конца пройдет еще много дней, в которые случится много других историй, которым мой герой станет свидетелем. Чем дальше, однако, тем чаще будет давать о себе знать неприятное происшествие. Сильнее станет болеть рана (которая почему-то не заживает!), все труднее будет приходиться на охоте с подвернутой ногой, воспалится незначительный, казалось бы, порез, вызывая жар и слабость. Но пройдет еще много, много дней прежде, чем аллозавр ляжет и не поднимется, угаснув так же медленно, как и его история. Когда его найдут хищники, оползень или бурный поток наполнившейся реки, он будет уже давно и невозвратно мертв.

Черт знает, к чему это все.