Начну с традиционного присловья, а то мало ли вдруг: все, что здесь написано, — только мысли вслух. Если я обидела вашего любимого персонажа, то не из злого умысла.

Есть люди, к которым липнут сплетни. Даже если ты твердо уверен, что все слухи — ложь, ты все равно не можешь смотреть на человека прежними глазами: остается какой-то осадок. А есть те, о ком можно трепать что угодно, — никто и на минуту в это не поверит. Посмеются, послушают занятную небылицу, да и забудут.

С персонажами то же самое. Взять, например, толкиновских и джексоновских героев. О киношном Торине я прочитала ровно два слэшных фика, один из которых был драбблом в триста слов. Но даже после этих фанфиков я не могу относиться к герою с прежней почтительностью: каждый раз, как вижу его на экране или в ленте, вспоминается вся та гомосексуальная чепуха.

Есть драконы. Анкалагона вспоминать не буду: в любом драббле о нем написано больше, чем в первоисточнике — но возьмем, к примеру, Смауга и Глаурунга. Уж сколько о них, особенно о первом, писали слэша: и вполне правдоподобного, и с обращением в человека, и с Мелькором, и с Сауроном, и с Бильбо, и с Бардом, и с кем только не, право слово, хоть бы раз приличный гет сочинили! Но вот что странно: каждый раз, когда я их вижу или вспоминаю, все это море фанатских фантазий не вспоминается вместе с ними и существует словно бы отдельно от настоящих героев.

Или, если вы считаете, что я предвзято отношусь к драконам, возьмем Бильбо. Уж о нем я прочла больше ереси, чем о Торине и всех драконах вместе взятых, — иногда даже очень симпатичной ереси. Но ничто из нее не имеет значения: образ героя — что у Толкина, что у Джексона — остается для меня чист.

Я не знаю точно, отчего так происходит, могу только догадываться, что те, к кому сплетни и чужие выдумки не липнут, сами по себе ярче всякой выдумки и этой своей яркостью словно бы гасят ее. Ибо, право слово, кому нужны фантазии и слухи, когда есть я, блестящий и самобытный, великолепнее всяких фантазий.