Как бы я ни верещала о том, что чувствую себя мертвой среди живых, все-таки есть во мне какая-то страстность, яростное желание жизни. В подростковом возрасте, как, наверное, всех моих сверстников, меня часто охватывало отчаяние и нежелание жить по законам окружающего мира. В нашем классе модно было говорить о попытках самоубийства, а несколько ребят и вовсе щеголяли резаными венами, которые на уроках стыдливо прятали под напульсники. Что такое отверженность подростка, которого не принимают взрослые и который не может вернуться к детям, я знала по себе. Дело осложнялось материальными трудностями: в школьные годы у меня не было многого, что могла позволить себе среднестатистическая белорусская семья — ни собственной комнаты, ни мобильного телефона, ни карманных денег.

Разумеется, мне не нравилась такая жизнь, и я хотела избавиться от нее. Но смерть никогда не виделась мне лучшим выходом. Когда мне было одиннадцать лет, я хотела сбежать из дома и путешествовать по миру, пробираясь по диким местам. Когда я стала старше, то пыталась хорошо учиться и совершенствовать свои таланты, чтобы вырасти, получить хорошую работу, прославиться, разбогатеть и выбраться из бедности и серости. Еще повзрослев, я начала мечтать о том, как выйду замуж за миллиардера или выиграю в лотерею — после школы я стала ощущать, как слабеет мой разум, поэтому уже не возлагала на упорный труд больших надежд. Жизненные неудачи вызывали у меня скорее злость, чем расстройство, а безвыходные положения пробуждали мрачное торжество: добравшись до тупика, я вздыхала с облегчением, взрывала его ко всем чертям и начинала новую жизнь. Именно в этой новой жизни я видела избавление от неприятностей старой.