А теперь поговорим о том, какие художественные образы мне претят, хотя в жизни к этим вещам я могу относиться спокойно.

Утонченность. К ней я отношусь одинаково холодно как в искусстве, так и в жизни. Моя красота — это грубость и дикость, тяжесть и варварская роскошь, в том числе в женщинах. Единственная утонченность, которая может меня тронуть, — доведенная до абсурда, гротескная, а потому тоже грубая.

Сталь. В жизни не имею ничего против этого металла, но сталь как художественный образ так замылен и патетичен, что без ущерба для сюжета предпочту заменить его железом, медью, бронзой, оловом, золотом или серебром, наконец. Если эти металлы и создают пафосные образы, то, по крайней мере, их пафос мне близок.

Все, что прекрасно чувствовать, но нельзя назвать своим именем. Все, что касается Бога в мире и Бога в человеке, любви, красоты, тайных душевных устремлений. Я еще понимаю, когда обо всем этом прямо говорится в публицистической литературе, хотя тоже не слишком приветствую. Но когда в художественной автор начинает описывать то, что должен был дать читателю почувствовать самому, для меня это верный признак бездарности.