Когда я думала об этой истории, я плакала. Но то, что должно было выйти трогательным и горьким, вышло на поверку скомканным и сухим. Тем не менее, я все равно должна была написать этот рассказ, дабы потом было на что опереться при разглагольствованиях о детях Эдроф.
Кто такой князь Иницар, вы, наверное, знаете, а если не знаете, то
милости прошу. Если вкратце, это весьма знаменательная историческая личность: кроме того, что он был любителем, собирателем и большим знатоком всевозможного фольклора, он был также мудрым и гордым правителем и талантливым полководцем. Именно в ходе развязанной им войны Шичининтай попали в плен к князю Асхали, и эта же война, к сожалению, унесла жизнь самого Асхали.
В этой истории Иницару должно быть около шестидесяти лет.
____________________________________
Мерлесанда была стара. Ей шел седьмой десяток, она высохла, словно умирающее от жажды дерево, и лишь темные яркие глаза ее напоминали о былой красоте. Тем не менее, держалась она прямо и, судя по выражению лица, гостям рада не была. Впрочем, она явно пыталась скрыть недружелюбие. Мерлесанда встретила князя сама и провела в большой покой с широкими, открытыми по безветренному дню окнами, а его спутников препоручила заботам прислуги.
– Чем я обязана столь высокому посещению? – без всякого восторга осведомилась она, когда служанка принесла Интари вина и хлеба.
– Ты не приехала, когда я звал тебя, а дело мое важно, и потому я решил приехать к тебе сам.
– Стала бы я приезжать, когда княгиня Лурда объявила награду за мою голову. – Мерлесанда взглянула на него так, будто он сказал несусветную чушь.
– Я звал тебя не в Лурд, а в Фершь.
Судя по лицу, Мерлесанда явно хотела сказать «все вы одинаковы, и верить вам нельзя», но промолчала.
читать дальше– Я привез тебе дорогие дары, чтобы сгладить неудобство моего визита.
– Я не нуждаюсь в средствах, – махнула рукой хозяйка. – Но, видимо, сильно тебе понадобилась, раз ты добирался ко мне из самой Ферши. Вот только ничего я не могу предложить тебе, князь Иницар, что стоило бы такого труда.
– Я хочу спросить тебя о твоей дочери и о Цвете Надежды, – мягко произнес Интари.
И без того недружелюбное лицо Мерлесанды сделалось вовсе безрадостным.
– Моей дочери давно нет в живых, как нет людей, для которых она его растила, как самого Цвета Надежды больше нет. Зря ты добирался.
– Всего лишь ответь на мой вопрос, почтенная Мерлесанда, и я одарю тебя и больше не побеспокою. Как получилось, что женщина, не обладающая колдовским даром, сумела вырастить волшебный цветок?
– Я не знаю.
– Ты была с ней все это время и все видела. Расскажи, чему была свидетелем, и этого мне достанет.
Хозяйка передернула плечами.
– Когда князь Асхали пленил тех наемников, она возилась с ними, пока они были ранены. И среди них был Сакалави. Его мать происходила из варваров, земли которых ты, князь, отбил, чтобы выйти к морю. Видно, она и рассказывала ему о Цвете Надежды. Эдроф поначалу не придавала значения его рассказам, но он твердил об этом так часто, что она склонила к нему слух и решила обратиться к знаниям ее предков. Ты знаешь, что ее отец происходит из рода Рауфи Желтой Лисицы, как и все владыки Срединного Лаурадамана. Сейчас лишь род Золотого Скорпиона из Суалафи вернул себе былое могущество, для всех же остальных знания колдунов прошлого доступны, но бесполезны. Однако Эдроф нашла предание о том, как Сафрани Рудный Червь, внук Белого Лиса, вырастил похожий цветок, чтобы обрести неуязвимость в битвах…
***
«… он посадил луковицу тюльпана на вершине холма в середине осени, и усыпал дно борозды речным песком, и смешал землю с древесной золой, и поливал водой, которая стояла под солнечным светом и затем под лунным, и заклинал цветок лечить любую рану, и был великим чародеем, и потому к весне вырос на вершине холма тюльпан, чаша которого всегда была полна воды, способной исцелять раны…». Ну, вроде несложно. – Эдроф скатала свиток и почесала нос.
– Ну, ему-то всяко было несложно, он же был великий чародей, – отозвалась Мерлесанда.
– Что мешает мне попытаться, – пожала плечами Эдроф. – Сакалави окончательно уверился, что не найдет в моем саду чудесного цветка, и, если ничего не выйдет, я всяко его не разочарую. Но и ты, матушка, никому ничего не говори, чтобы не давать им надежды. Давай лучше выберем самую красивую луковицу.
Она достала корзину, полную тюльпановых луковиц, и принялась по одной вынимать их, выкладывая на покрывало. Они перебрали, кажется, половину корзины, прежде чем Эдроф нашла что искала. Под золотистой шелухой белела гладкая плоть, мягкая, будто кожа новорожденного. Эдроф касалась ее необыкновенно нежно, и Мерлесанда подумала на миг, что так бы ее дочь, верно, ласкала дитя, если бы судьба даровала ей материнство.
Затем они пошли выбирать освещенное уединенное место. Холма, подобного описанному в предании, женщины не нашли, но нашли пригорок, стоявший одиноко, вдали от всех деревьев. Подножие его густо поросло травой, но вершина была почти голой. Здесь Эдроф оставила луковицу, завернув в платок, и попросила мать сходить к реке с кувшином и набрать песка.
Обычно с такими поручениями посылали слуг, но Эдроф явно не хотела оглашать свое намерение, и потому Мерлесанда отправилась к реке сама.
Разумеется, Эсу не мог выбрать другого времени, чтобы тоже прийти на берег. К тому же, он любил чесать языком, потому встреча не слишком обрадовала Мерлесанду.
– Что ты тут делаешь?
– Какое твое дело, хожу где хочу, – фыркнул он беззлобно, будто пребывал в добром расположении духа. – А, чудесная река, госпожа, тут и умереть не жаль… А ты что здесь делаешь? Слуги закончились? – ехидно вопросил Эсу.
– Вроде того, – нехотя отвечала Мерлесанда.
Набрав в кувшин песка, она поспешила уйти, чтобы наемник не втянул ее в разговор. Когда она вернулась к пригорку, Эдроф уже выкопала лунку, набрала древесной золы и смешивала ее с землей. Приняв кувшин, она посыпала борозду песком, положила луковицу внутрь и закопала.
… Долгие дни потекли с тех пор. Воду, которую приносили слуги, Мерлесанда выставляла стоять под солнцем и под луной и заговаривала, как учила ее мать. Матушка Мерлесанды, почтенная Руфлин, умерла от заражения крови, и ее заговоры не помогли ей. Но с упорством, достойным лучшего применения, продолжала Мерлесанда заклинать воду, все равно веря в их силу. При солнце наказывала она воде давать сил новорожденному цветку и питать его рост, даже если все бедствия мира обрушатся на сад. При луне взывала она к воде, чтобы та лечила раны и утишала боль, душевную и телесную. Наутро воду забирала Эдроф и ходила поливать цветок. Мерлесанда не знала, заговаривает ли она его, как Рудный Червь, и какими словами. Лишь однажды с тех пор, как луковица опустилась в землю, пришла она к пригорку. Заканчивалась зима, и Эдроф сидела возле пробивающегося из земли ростка и пела печально и нежно.
Ветер, ветер, покинь свой зеленый юг,
И, как станет свет, поверни к горам,
И оставь внизу их снега и льды,
И морскую гладь, и морскую гладь…
В какой-то миг Мерлесанда поняла, что стоит вдалеке от пригорка не одна, и обернулась. Мелаури, старший князев сын, стоял неподалеку.
Пролети леса – те, где нет дорог,
Реки пролети – те, где нет моста,
Поднимайся, ветер, в город на холме,
Принеси мне радостную, радостную весть…
Мелаури смотрел на Эдроф с невыразимой тоской, будто на сокровище, что было для него недоступно. Казалось, его вовсе не заботит, что она изуродована и чуть не вдвое его старше. Мерлесанда не могла ему, как Эсу, выказать свое недовольство и спросить, что он здесь делает. Это были его сад, его дворец, его земля, и не ей, наложнице его деда, было указывать ему, где находиться.
И все же Мерлесанде не понравилось, что царевич смотрел на ее дочь в такой миг, и потому она обратилась к нему негромко:
– Я слышала, господин, Эсу любит сюда приходить. Он будет рад тебя увидеть.
Царевич, она знала, сторонился Эсу: тот выказывал ему явную и странную приязнь. Что-то отталкивающее и пугающее было в ней, как если бы кошка стала заигрывать с голубем. Мелаури прижал руки к груди в знак признательности и отвечал:
– Благодарю, что предупредила, госпожа, прошу, не выдавай меня.
С этими словами он ушел от пригорка, бросив на Эдроф последний тоскливый взгляд.
… К весне тюльпан зацвел. Был он бледно-красный, не чета своим ярким сородичам, тут и там украшавшим сад. Но чаша его – чаша и вправду полна была воды! Некоторое время женщины в молчании смотрели на тюльпан, затем Эдроф взяла нож и осторожно срезала цветок. Тот мягко опустился ей в ладонь. Ни единой капли не выкатилось между лепестков. Тогда Эдроф выплеснула воду на землю и снова положила тюльпан себе на колено.
И – о чудо! – на их глазах чаша цветка снова стала медленно заполняться водой. Мерлесанда сидела не дыша, не отрывая взгляда от чудесного сокровища. Эдроф, казалось, была так же заворожена и все же пришла в себя раньше матери.
– Думаю, стоит испытать его, прежде чем дарить. Давай я порежу руку и окроплю рану водой. Если она затянется, значит, это и вправду Цвет Надежды.
Она взяла было нож, но Мерлесанда остановила ее.
– Нет уж, лучше я! Моя матушка умерла от заражения крови, и случись что – тебя я потерять не хочу.
Эдроф протянула ей нож, и Мерлесанда, крепко сжав лезвие ладонью, с силой выдернула.
На обезглавленный стебель закапала кровь. Мерлесанда обмакнула кончик покрывала в воду и выжала ее по капле в рану.
– Ну что? – через пару мгновений спросила Эдроф, не отрывая глаз от раны.
– Жжется. – Она поморщилась, стряхивая кровь и воду.
– Может, слишком много набрала?
… Ничего не происходило. Мерлесанда вытерла кровь кончиком покрывала и решила подождать до вечера. В конце концов, вода из чаши цветка не могла ей повредить.
… К вечеру от раны не осталось и следа. Незаметно, но необыкновенно быстро – не прошло и половины дня – ладонь приняла такой вид, словно ее никогда не резали. Мерлесанда тут же понеслась к дочери и радостно показывала ей ладонь, и счастью Эдроф не было предела, и она плакала, и целовала цветок, и спрашивала, какими заклинаниями мать заговаривала воду. И Мерлесанда отвечала, что всего лишь повторяла заговоры своей матушки, которым научила ту еще ее матушка, а ту – ее.
– Я думала, – говорила она, – это твои заклятия дали ему волшебную силу. Ты же читала про Рудного Червя.
– Ничего в том свитке не было о заклятиях, – отвечала Эдроф, – я просто пела песни, которые услышала в Аламаре.
***
– Так что же в итоге сделало из обычного тюльпана Цвет Надежды? – спросил Интари.
– Я уже говорила, я не знаю. Может, заклятия имеют силу даже в устах обычных людей, – пожала плечами Мерлесанда. – Я рассказала все, что мне известно. Потом она подарила цветок Сакалави, и больше я никогда не видела его.
– Что ж, спасибо за рассказ, госпожа, он и вправду примечателен. Как и обещал, я одарю тебя. Хоть ты и говоришь, что не нуждаешься в средствах, насколько мне известно, твоя дочь несколько лет сожительствовала с наемниками в Лассе и, верно, имела от них детей?
– Имела, – тоскливо вздохнула хозяйка. – Это три мои внучки и внук.
– Тогда, возможно, если не тебе, то твоим внукам пригодится мой подарок.
Он протянул ей кувшин.
На дне лежал бледно-красный тюльпан, наполненный прозрачной, мягко светящейся водой.
– Я нашел его в излучине Сафарохи близ границ Гала-Номы, там его прибило к берегу. Видимо, кошка уронила цветок в реку, когда несла на себе Эсу.
Недовольство и равнодушие исчезли из черт Мерлесанды, когда она опустила взгляд на дно кувшина. По иссохшим ее щекам заструились слезы, словно луч любви ее дочери спустя много лет вновь коснулся ее.
– Когда я шел по следам кошки… вернее, по пути, которым, как я думал, следовала кошка, я нашел еще вот это. – Интари протянул ей заколку: две позолоченные иглы с черно-красным камнем между ними. – Я подобрал ее в саду Эдроф у реки. Видимо, именно туда кошка принесла Эсу. Заколка, наверное, мешала ему, и он ее выбросил. Потому она осталась там, когда княгиня велела бросить его тело собакам.
– Ты слишком хорошо осведомлен для того, кто все это время сидел в плену в лидетской глуши, - отвечала Мерлесанда, принимая заколку.
– Я собираю предания со всех уголков земли, госпожа, естественно, что я постарался узнать как можно больше о Цвете Надежды и тех, кто владел им.
– Благодарю тебя. – Хозяйка прижала ладони к груди в знак признательности, хотя это было не так просто сделать с заколкой и кувшином в руках. – Будь гостем в моем доме, и ты, и твои спутники оставайтесь сколько угодно долго.
– Я отдохну пару дней с твоего позволения, – отвечал князь, – и потом мы поедем обратно. Дела требуют моего присутствия.
***
Из сочинения Интари Оросвати «Предания суатрийцев и варварских народов Суари»
«… кошка Ламат вынесла раненого Эсу из битвы и принесла на берег реки Сафарохи, что протекала через сад. По пути, однако, она выронила из пасти волшебный цветок, и он упал в реку. Раны Эсу были столь ужасны, что лишь чудесный Цвет Надежды мог отвратить его смерть, и, лишившись драгоценного дара, он не имел более откуда ждать помощи. Так погиб Эсу, и так сгинул Цвет Надежды. Говорят, впрочем, что волшебный цветок все еще существует на земле. Некоторые считают, что река унесла его на север, к озеру Хеволла, другие – что на восток, в Гала-Ному. Есть и те, кто утверждает, будто по речным руслам цветок донесло до океана, который прибил его к самому Огненному обручу, и там Цвет Надежды сгинул в руках господина Сабхати, очага всех пожаров».