Почему я обычно не пишу в дневнике о вехах моей студенческой жизни: сдаче сессий, защите диплома и о прочем? Я не участвую в этом душой, это не ведет меня к цели (ну, или ведет уж очень окольными путями), а потому и запоминать такие дни мне необязательно. Поверьте, когда я буду выходить замуж за кого хочу, об одном только свадебном платье напишу три страницы.

Однако я люблю свой университет. Там всегда была дружелюбная, почти семейная атмосфера. Иногда, чтобы тебя ценили, важно не блистать и занимать все мысли, а лишь знать свое место. Университет знал свое место и никогда не мешал мне заниматься более важными вещами.

Это я и мой диплом (я справа).



Еще хочу показать благодарственное письмо родителям. Красным подчеркнуты самые смешные (не соответствующие реальности) фразы. Понимаю, что это весьма формальный документ, сделанный по одному образцу на весь университет, но не могу не поржать.



В общем, хвалят мое трудолюбие (которого нет), высокие моральные качества (которых не было), внушительный багаж знаний, владение современными технологиями и стремление постоянно повышать свой интеллектуальный уровень (што). Но самое смешное — пожелание реализоваться в профессиональной деятельности, когда не так давно я говорила друзьям, в чем именно хочу реализоваться.

Увидела у Дворецкой этот пост, и возник у меня вопрос. Пишущие котятки-фантасты (и фэнтезийщики), хотели бы вы жить в ваших мирах?

Что до меня, я уже писала о том, какая судьба ждала бы мне подобных в моем мире. Какое-то время он казался мне красивым, но весьма холодным местом, где за яркостью красок и многообразием жизни не скрывалось подлинной теплоты. Однако, чем больше я о нем думаю и пишу, тем больше уверяюсь, что это место почти идеально мне подходящее. Там можно вести как мирную жизнь обывателя, так и полную приключений и блеска жизнь волшебницы, путешественницы или супруги могущественного владыки. Там нет понятия морали и нравственных ориентиров, люди куда ближе к природе, чем здесь, а природа — ближе к людям. Там храм Творца находится в сердце каждого творения, будь оно живо или неживо, самостоятельно или безлично, разумно или бессловесно. Там чтят обычай, но чтят и тех, кто его нарушает. Там господствует право силы, и оно же устанавливает закон, а потому жить под таким законом просто.

Определенно, это лучшее место для меня.

Благодаря милой Sangha, которая любит тигров, теперь я тоже их люблю, в том числе Шер Хана из истории Маугли. И вот что я заметила. Во всех без исключения экранизациях (кроме, может, советской) образ Шер Хана возвышен. Бывает он положительным персонажем или отрицательным, это всегда гордый могущественный зверь, истинный царь тропического леса. В книге же тигр — жалкое трусливое существо, почти изгой, подверженный всем слабостям и порокам.

Эта разница экранного и книжного образов чем-то напоминает Смауга у Толкина и Джексона. Дракон у Толкина принижен (но не унижен), прост и понятен, у Джексона — грозен и прекрасен, и я, выражаясь языком Гумилева, была опьянена его тяжестью. Но, как бы тяжесть ни пьянила, она оказалась велика для меня. Хотелось снизить ее, облегчить образ — и, прочтя "Хоббита", я сумела это сделать.

Но Киплинг, видно, стремился унизить врага героя. Он едко комментирует все его действия: и те, что тигр совершил, и те, которых не совершал. Не скажу, что Шер Хан Киплинга и Шер Хан в экранизациях — это два разных Шер Хана. Скорее, это один и тот же тигр, но кто любит его — видит во славе, кто не любит — в пыли у ног человека.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пересмотрев множество экранизаций, я решила, наконец, добраться до первоисточника, и вот что могу сказать. Несмотря на то, что Маугли половину повести ведет себя как мудак, история мне понравилась, ибо полна красоты и печали. Сложно вспомнить произведение, проникнутое печалью больше, чем это. Первые рассказы еще довольно беззаботны, хотя и в них чувствуется мрачный холодок последующих перемен. Но вот Маугли уходит из волчьей стаи, и колесо потерь начинает раскручиваться: гибель Шер Хана — Маугли становится повелителем джунглей и велит их народам уничтожить человечье поселение — Отец Кобр и его проклятые сокровища — гибель Акелы — уход Маугли к людям.

Тоской отозвался в душе образ Отца Кобр, безумного старика, стерегущего несметные богатства. Лишь жрецы, поручившие ему эту службу, могут освободить от нее, но жрецов давно нет, как нет города над ним, но старый змей не знает о том и, даже узнав, отказывается верить.

Когда главные герои собираются на Скале Совета в первом рассказе и в последнем, отчетливо видно, как все изменилось. Нет Шер Хана, нет приемных родителей Маугли, нет Акелы, Балу совсем ослеп от старости, и лишь Багира с Каа кажутся вечными. В первом рассказе повести Маугли принимают в лесное сообщество, взяв за него плату в виде убитого быка. В последнем — взимают ту же плату, чтобы отпустить его.

И вроде бы ясно, что ничего не кончено, что от деревни, в которую он уходит, до джунглей — сотня шагов, а до родных мест — полночи пути. Махни рукой — и будешь снова с друзьями, которые всегда поддержат и помогут. Но прощаются они так, словно никогда больше не увидят друг друга. Понятно, что и Отцу Кобр можно взять себе помощников (как советовал Маугли), а самому потусить на свежем воздухе, но из рассказа не верится, будто старый страж когда-либо покинет сокровищницу. Беззаботное цветение в первых рассказах сменяет тоскливая пустота в последнем, и от этого кажется, будто Маугли уходит не в новую жизнь, а из жизни.

P. S. Неясно, откуда во всех западных экранизациях взялся образ короля Луи. Скорей всего, из мультика 1967 года, но откуда он там? Ведь никого подобного в первоисточнике не было, и племя обезьян вовеки не имело вождей. Мне кажется, Луи — это обобщенный образ Бандар-лога, воплотивший в себе характерные черты.

Лет шесть назад, еще на старом контактовском аккаунте я беседовала с одной женщиной о Халиноми и... тогда еще Эвелине. Эта женщина приводила примеры из супружеской жизни, прикладывая их к реалиям фантастического мира и браку Халиноми с их сестрицей. Чем больше я читала ее сообщений, тем больше меня передергивало от одной мысли, что Халиноми могут быть такими, как в ее примерах. Скажу сразу, ничего страшного в примерах не было: обычная жизнь. Кто живет с мужчиной, наверное, сто раз попадал в такие ситуации. Но ни одного сообщения я не приведу: во-первых, помню их очень плохо, во-вторых, мне даже думать об этом противно, не то что говорить.

И вот пару дней назад я размышляла над всем этим, и подумала внезапно: если бы то же самое говорилось о драконах, мне не стало бы противно. Наоборот, я посчитала бы все особенности ящериной жизни весьма милыми. Так было, например, с Глаурунгом: сколько Толкин не писал о том, что ящер разжирел, о том, что его брюхо источало зловонную слизь, и о прочих объективно неприятных вещах, я все прощала. Что ни делал Глаурунг, все казалось мне милым, потому что я уже любила его, и досадные мелочи не просто не могли помешать этому, наоборот: преломляясь в моей симпатии, они становились забавными особенностями.

Выходит, в Халиноми видеть милые особенности мне отвратительно. Отвратительно видеть их живыми. Они могут быть сколь угодно жестоки, непримиримы и злы, но быть жалкими, нелепыми, с изъянами — не могут. Верно, поэтому образы Райхо и Ладише, в конце концов, оставили все человеческое и в чистом своем проявлении стали силами неживой природы.

Ходила нынче по полям былой славы: читала все свои сетевые записи за 2011-2012 годы. Зашла даже на старый Синий Сайт, где мертвые с косами стоят, почитала форум и статьи. Господи, каким же я была упорышем! Обычно, когда речь идет о старых загонах, мне хочется пробить рукой лицо. И все же я люблю Лорингу за тот бесконечный ебненький оптимизм, что она несла в массы. Я давно уже не выражаюсь так откровенно и грубо, научилась улыбаться и кланяться, и единственное, что осталось во мне от Лоринги, — это любовь к стебу, высмеиванию и непонятной ебаной хуйне.

Да будет старый флэшмоб "О чем могла бы быть не написанная тобою книга". Вы отмечаетесь в комментариях, я даю вам три названия книг вашего авторства (например, "Синие котики", "Овечий бог", "Хоп-хэй-ла-ла-лэй"). Вы у себя в дневнике пишете, о чем могли бы быть эти книги. В ответ можете дать мне свои три названия.

От GiraWizard:

"Вся правда о моем грехе: как я это делаю и зачем"1. "Вся правда о моем грехе: как я это делаю и зачем". Если бы я написала книгу с таким претенциозным названием, то постаралась бы маленькое пристрастие раздуть до размеров романа, а то и вовсе выдумать, чтобы заслужить скандальную славу. Например, написала бы, что люблю танцевать голой на балконе, смотреть эротические сны и выбрасывать на улицу еду, которая мне не нравится.

"Невинность давно ушедшего человека, о котором мы знаем всё"2. "Невинность давно ушедшего человека, о котором мы знаем всё". Звучит как ответ по билету, который не учил, но говорить нужно. Если бы я написала такую книгу, она была бы посвящена заговариванию зубов преподавателям, чтобы за счет громких фраз и уверенного голоса выбить зачет.

"Что бы еще такого не сделать на выходных"3. "Что бы еще такого не сделать на выходных". В вашей неделе столько выходных, что вы устали занимать их делом? Ни секс-марафон, ни африканское сафари больше не могут вас удивить? Все занятия приелись и хочется видео с котиками? Только для вас — доступные и необычные способы провести время от ведущего специалиста по страданию херней!

Пару дней назад участвовала в игре по ГП, где нужно было написать драббл на выбранную тему. Я выбрала "признание в любви спящему", и вот что у меня получилось.

***
Стекая со стен, вода падала в полукруглую каменную чашу высотой в два человеческих роста. Одиннадцатилетняя девочка не смогла бы добраться до края, особенно держа стеклянную банку величиной с ее голову. Однако нужно было торопиться. За стеной слышались голоса и какая-то возня. Джинни не разбирала слов, но через закрытое тонкой перегородкой отверстие в кладке слышала голос Гарри. Ему отвечал второй — ниже и тише. На какой-то миг он показался Джинни знакомым, но она, хоть убей, не могла вспомнить его обладателя.

Девочка в отчаянии оглядела помещение. Здесь не было ничего, кроме каменной чаши и отверстия в стене на высоте девяти футов. Вероятно, предназначенного для того, чтобы василиск мог проникнуть в смежную комнату. Ни лестницы, ни выступа, чтобы влезть на край чаши, поблизости не было. Вспоминая уроки Флитвика (она посещала их весьма аккуратно), Джинни поставила банку на пол и взмахнула палочкой.

— Вингардиум Левиоса!

От волнения голос ее срывался, и заклинание пришлось повторить три раза, прежде чем банка поднялась в воздух. Стараясь не расплескать содержимое, Джинни осторожно подняла ее над огромной чашей и медленно перевернула. Напиток живой смерти заструился в каменный сосуд, и, судя по тому, с каким грохотом падали его струи, чаша была неполна. Вылив зелье до капли, Джинни без особенных церемоний опустила банку на пол. Теперь оставалось надеяться, что василиск вернется с охоты раньше, чем непрестанно текущая со стены вода вымоет из сосуда весь напиток.

Голоса за стеной звучали громче: очевидно, о чем-то спорили. Джинни отчаянно прислушивалась, но разобрала только имя Дамблдора, пару раз произнесенное Гарри и его собеседником. Она вздрогнула, когда из далекого хода послышалось шуршание. Василиск двигался тихо, но превосходная слышимость в здешних тоннелях выдавала его приближение. Зажмурившись, боясь отойти от стены, Джинни превратилась в слух. Вот змей миновал узкий лаз, ведущий к Запретному Лесу, — только она знала об этом ходе — вот оказался в комнате с чашей, увидел ее, Джинни.

— Приветствую тебя, Царь Змей, — пискнула она.

Другие слова не были ей известны. В то утро два месяца назад, когда она, охваченная тревожным предчувствием, попросила Гарри научить ее нескольким фразам на змеином языке, уроки закончились на приветствии. Открывая лаз в Тайную Комнату, будучи беспомощным орудием в руках злого чародея, Джинни собирала в кулак всю невеликую волю, чтобы произнести эти слова — единственные, что принадлежали ей, а не владеющему ее разумом колдуну. И постепенно василиск начал отвечать.

Вот и нынче в ответ раздался свист, от которого спина покрылась холодным потом. Затем василиск, казалось, утратил к ней интерес. Возвращаясь с охоты, он неизменно приникал к чаще, и надежды Джинни оправдались. Змей склонил голову к каменному сосуду, и некоторое время слышен был лишь плеск воды.

Василиск не сразу понял, что что-то идет не так. Джинни почувствовала, как он замер на некоторое время, будто насторожившись. Дыхание с хрипом вырывалось из его пасти, но делалось все слабее. Огромный змей покачнулся на хвосте, фыркнул, потряс головой, словно стремясь прогнать внезапную сонливость, но полынь и асфодель делали свое дело. На несколько мгновений все стихло, а затем василиск рухнул на пол, расколов край каменной чаши. За стеной воцарилась тишина. Боясь пошевелиться, Джинни ждала, пока собеседники возобновят разговор. Ей вовсе не хотелось, чтобы обладатель злого голоса, беседующий с Гарри, обнаружил в святая святых наглую первокурсницу. Наконец, голоса снова заговорили.

Закрывая глаза ладонью, Джинни бросилась к василиску, боясь, что в падении змей сломал себе ребра. Замерев на полу, василиск казался мертвым, и, хотя Джинни знала, как действует зелье, на миг ей сделалось страшно. Сняв мантию, она набросила ее, как покрывало, на смертоносные глаза, и, достав зеркальце, осторожно оценила безопасность своей работы. Убедившись, что покрывало надежно прячет взгляд, она поднесла зеркальце поочередно к носу и пасти василиска. Ей показалось, что прошло несколько веков прежде, чем на зеркальной поверхности появилось крошечное запотевшее пятнышко. Джинни готова была расплакаться от облегчения и страха. Слезы сами собой наворачивались на глаза, она даже не пыталась вытирать их.

Как вдруг разговоры за стеной смолкли, и она услышала жуткий ледяной голос, в котором разобрала каждое слово:

— Говори со мной, Слизерин, величайший из хогвартской четверки!

Волна ужаса окатила ее, василиск глубоко вздохнул, в подземелье повисла жуткая тишина. Джинни услышала мерзкий скрежет — отодвигалась тонкая перегородка между комнатами. Через появившуюся дыру голос доносился еще отчетливее.

— Что же ты медлишь, адская тварь, я нашел тебе мясо по вкусу.

Оттого, что язык не был ей знаком, а слова она каким-то чудом понимала, делалось еще страшнее. Бросившись к василиску, словно боясь, что чары зелья не устоят перед действием злой силы, зовущей его наружу, Джинни рухнула ему на шею и сжала в объятиях чешуйчатый загривок. Она не знала змеиного языка и говорила на английском, хотя бы так стремясь удержать василиска в заколдованном сне.

— Спи, мой царь, спи и никого не слушай. Тот человек за стеной не любит тебя, ему важно лишь собственное величие, я вспомнила, я вспомнила его, не ходи к нему, останься со мной, потому что я, я люблю тебя, я еще мала и не такая сильная волшебница, но скоро вырасту, и тогда ты увидишь, как я могу быть благодарна. Зачем его слушать, мой царь, он глупый и злой мальчишка, он ищет лишь выгоды и никого на всей земле не любит. Он зовет тебя, потому что без твоей помощи ничего из себя не представляет. Это ты, ты великий змей, гроза Хогвартса, древнейшее из чудищ. А он, он полукровка, недостойный наследник славного рода, не стоит и чешуйки с твоего хвоста!

Слезы ручьями текли из ее глаз. Скатываясь по пыльной чешуе, они оставляли на щитках светлые дорожки, и василиск не двигался и не шел на зов. Сон укрыл его плотным куполом, и ни крики Риддла, ни злые чары, никакая сила не сумела бы его пробудить.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра