Одна из моих избранных с синдромом Аспергера говорила, что ей бы не помешала четкая инструкция, которая шла бы в комплекте с каждым человеком и разъясняла бы, как с ним общаться. Все чаще я думаю, что такая инструкция не помешала бы и мне.
Сколько я себя помню, общаться с большинством незнакомых людей мне было тяжело как раз потому, что я не знала, что и как им говорить. Очевидные для большинства вещи были для меня неочевидны (вспоминаю, как страдающая некой формой аутизма женщина не понимала, почему нужно встать и уйти из зрительного зала, когда закончился концерт — для нее это было неочевидно). Эти затруднения остались и по сей день.
Конечно, я не принадлежу к тем товарищам, которые боятся сказать продавцу, что он положил больше или меньше товара, чем я просила. Деловое общение в принципе не слишком меня затрудняет. Вероятно, потому, что люди, выполняющие свою работу, скорее всего отреагируют в соответствии с регламентом, а регламент мне известен.
А вот любое нерегламентированное общение для меня очень тяжело. Как правило, проходит время, прежде чем я поймаю "волну" человека и пойму, как с ним можно общаться, а как — не стоит. С разными людьми это разное время. С кем-то уже через месяц можно разговаривать мемами, а с кем-то и через год не знаешь, как правильно здороваться.
Но мне вспоминается вот что. Во время моей недолгой работы в сельской школе я особенно полюбила десятый класс. Он был там самым большим — целых одиннадцать учеников. Четыре девушки и семь парней, из них двое приезжали на школьном автобусе из соседнего села. Класс этот считался в школе самым отбитым, а их руководительница была такая себе железная леди, агрессивная и напористая, чем с первых минут меня и оттолкнула. Как объясняли мне в школе, справиться с этими ребятами могла только она.
Я так и не поняла, с чем там нужно было так яростно справляться. На первом уроке класс показался мне несколько неадекватным, но не потому, что ученики плохо себя вели, а потому что почти весь урок они просидели без единого звука. Я задавала вопрос – он улетал в тишину. Я шутила – никто даже не улыбался. Ну и ладно, подумала я, хоть не бесятся.
Но уже со второго урока десятиклассники стали подавать признаки жизни, и я заметила, что мне с ними необыкновенно легко. Конечно, они не соблюдали идеальную дисциплину, неидеально готовились, в общем, точно не были образцовыми учениками, но я могла с ними говорить. Я могла с ними говорить – и мои слова находили отклик. Я могла сказать, что мне не нравится, и это работало без всяких угроз и манипуляций, тогда как с учениками других классов мои слова словно бы натыкались на непробиваемую стену непонимания.
Я могла с ними посмеяться, могла обсудить какие-то отвлеченные вещи, я знала, как вести себя с этими людьми, а это так редко бывало в моей жизни! И еще реже такое взаимопонимание достигалось в столь короткий срок.
О том, что это самый стремный класс в школе, я узнала почти перед самым увольнением.
А когда уже после увольнения я зашла в свой бывший кабинет забрать какие-то книги, у них шел там урок (уже с новым учителем истории). И, стоило мне появиться на пороге, десятиклассники встали и принялись аплодировать.
В этом году они выпускаются, и надеюсь, все у них сложится хорошо. Пускай и у меня все сложится хорошо, и людей, с которыми я смогу говорить легко и естественно, в моей жизни станет больше.