Ты сегодня так долго ласкаешь меня,
О мой кольчатый змей.
Ты не видишь? Предвестница яркого дня
Расцветила узоры по келье моей.
Сквозь узорные стекла алеет туман,
Мы с тобой как виденья полуденных стран,
О мой кольчатый змей.

Я слабею под тяжестью влажной твоей,
Ты погубишь меня.
Разгораются очи твои зеленей.
Ты не слышишь? Приспешники скучного дня
В наши двери стучат все сильней и сильней,
О, мой гибкий, мой цепкий, мой кольчатый змей,
Ты погубишь меня!

Мне так больно, так страшно. О, дай мне вздохнуть,
Мой чешуйчатый змей!
Ты кольцом окружаешь усталую грудь,
Обвиваешься крепко вкруг шеи моей,
Я бледнею, я таю, как воск от огня.
Ты сжимаешь, ты жалишь, ты душишь меня,
Мой чешуйчатый змей!

*

Тише! Спи! Под шум и свист метели
Мы с тобой сплелись в стальной клубок.
Мне тепло в пуху твоей постели,
Мне уютно в мягкой колыбели
На ветвях твоих прекрасных ног.
Я сомкну серебряные звенья,
Сжав тебя в объятьях ледяных.
В сладком тренье дам тебе забвенье,
И сменится вечностью мгновенье,
Вечностью бессмертных ласк моих.
Жизнь и смерть! С концом свиты начала.
Посмотри – ласкаясь и шутя,
Я вонзаю трепетное жало
Глубже, глубже… Что ж ты замолчала,
Ты уснула? – Бедное дитя!

Мирра Лохвицкая, "Кольчатый змей"

***
Это стихотворение будит во мне желание написать историю о змее, влюбленном в человеческую женщину. Знаю, знаю, этих историй пруд пруди, но вряд ли их когда-нибудь писали настоящие зоофилы. С одной стороны, "Мать-ящер" тоже об этом, но тамошний дракон простодушен, а любовь его и главной героини больше напоминает нежную дружбу, перетекшую в семейные узы. Не то чтобы я хотела написать о страстной романтической любви — вряд ли она имела место в веке, о котором я повествую. Но о вожделении со стороны змея и об усталой покорности со стороны женщины, утомленной суетным миром, было бы интересно рассказать.

Наверное, нужно было поместить эту запись в тематический дневник, но больно уж близки мне эти представления.

Начну с того, что как таковой культуры добродетели в моей вселенной нет. Культура материка и островов сочетает индивидуализм с коллективизмом. Если ты не слышишь голоса Небесного Отца, для тебя всегда найдется место в обществе и сценарий, по которому пройдет твоя жизнь. Эта схема опробована веками, в ней мало что может пойти не так. Если тебе все равно, кем быть и что делать, общество решит за тебя в соответствии с твоим происхождением, полом и дарованиями. Однако если ты слышишь голос Бога в своем сердце, то можешь следовать ему — и никто тебя не осудит.

Но как понять окружающим, что человек следует голосу Бога, а не приводит Его имя в оправдание каких-нибудь безобразий? Сначала такому человеку активно мешают (если он затрагивает интересы других людей) или просто не помогают (если он ничьих интересов не затрагивает). Приведу пример. "Матушка, Бог говорит мне, что я должна выйти замуж в Холье, а не у нас в деревне". — "Хорошо, доченька, отправляйся в Холью, смотри не заблудись". "Слушайте все! Бог говорит мне, что я должен стать правителем этой области!" — "Нуок, попытайся, если Император вообще захочет иметь с тобой дело". Или даже: "Я не по своему произволу убиваю людей, моя душа так велит!" — "Да нивапрос, братиша, только пиздуй отсюда поскорее, иначе мы тебя самого на ели вздернем".

Понятия "правильного" и "неправильного" определяются только внутри человеческой души. Внутри общества есть понятия "безопасно" (деды так делали, значит, работает) и "опасно" (деды так не делали, так что фиг знает). Поэтому вроде бы отрицательные или, по меньшей мере, неоднозначные персонажи становятся всеобщими любимцами. Добрым словом поминаются те, кто сознательно принес людям добро (Интари Оросвати), те, кто сделал доброе дело для себя, но тем самым помог людям (Гиляр Хассурват), и те, кто просто сделал доброе дело для себя (Мать-ящер, Фади).

Чтобы остаться на материке в исключительно дурной памяти, я даже не знаю, что надо сделать.

Так, котаны, нужен ваш авторитетный совет. Не скажу, что последую ему, но приму к сведению обязательно.

В общем, что делать, когда тебе нечего делать? В школьные годы у меня была куча разных увлечений, я фанатела от выходных и свободного времени. Сейчас у меня свободного времени еще больше, чем в школе, но интереса не осталось ни к чему. Единственное, что мне не приходится заставлять себя делать, — это смотреть смешные кинообзоры, но я уже пересмотрела все каналы, на которые подписана.

Не хочу ни читать, ни писать, ни смотреть что-нибудь, ни даже вязать. Все такое бессмысленное и тупое, пиздец просто.

Чоделать, котаны?

"Чтобы иметь шанс на спасение, вы должны о себе заявить", — сказал ведущий в передаче о выживании.

Сдается мне, это не только о сигналах SOS.

Несмотря на то, что новогодних обещаний я не давала (мое понимание этого праздника сводится к еде и подаркам), все же на новой неделе начала вести несколько другую жизнь, чем раньше.

Обычно, если мне что-то интересненько, я мирюсь с душевным неприятием и жую кактус, повинуясь любопытству. Но неделю назад то ли жевать стало невмоготу, то ли кактус отрастил на диво острую колючку, но мой внутренний Жириновский решил, что хватит это терпеть. Из ста пятидесяти шести дневников избранного я оставила пятьдесят пять в закрытой группе, которую сейчас и читаю. В основном, это фандомные дневники и сообщества, дневники людей, которых я знаю давно и близко, и даже блоги не слишком знакомых котиков, которые не вызывали или почти не вызывали у меня неприятия.

И так не только с блогами. Если лектор, специалист, автор книги (в меньшей степени — режиссер фильма) затрагивает интересную тему, но делает это так, что у меня включается Жириновский, произведение посылается к чертям. Если сама тема, безотносительно людей, интересна, но есть в ней что-то неприятное, суетное, раздражающее (это легко проверить тем, стала бы я вкуривать ее перед сном), она пойдет к черту и в первой половине дня.

Есть темы, которые мне одновременно интересны и приятны, нужно очень постараться, чтобы я невзлюбила их в каком угодно представлении. Сюда — все естествознание: космос, дикая природа, живая и неживая, палеонтология. Сюда — мифические рептилии, вселенная Гарри Поттера, фандомная жизнь и различные фандомные мероприятия. Сюда — музыка и Трансерфинг: вкуривать их перед сном я бы не стала, но и раздражения они не вызывают.

Иными словами, я стала внимательнее относиться к тому, что в себя загружаю, и плюнула на попытки утихомирить внутреннего Жириновского. Без повода он не стал бы орать.

Что делать, если чел давит на вас, а вы не хотите ни потакать, ни спорить:

1. Соглашаетесь, обещаете исполнить в лучшем виде.
2. Ничего не делаете.
3. На любой вопрос отвечаете: "Ой, забыл!", "Я завтра!", "Не было средств", "Гороскоп предсказывал неудачу", "А что, сегодня надо было?"
4. Повторяете второй и третий пункты, пока от вас не отвяжутся.
5. Ловите лулзы.

Внимание! Если дело касается необходимых обязанностей, следуйте этим правилам с осторожностью.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

в подарок Алиции, история дальнего севера

читать– Вот и все, дальше я не пойду. – Невысокий проводник остановился на краю леса и необыкновенно ловко развернулся на лыжах. Цантор, пробиравшийся позади него, уперся ладонями в колени и шумно пытался отдышаться. Выровняв, наконец, дыхание, он поблагодарил дикаря, передал ему мех со шкурами львов и панцирями черепах, которыми расплачивался за сопровождение, и собирался уже в одиночку проследовать по заснеженной равнине, когда проводник внезапно произнес:

– Я видел у тебя ожерелье из красного камня. Откуда ты его взял?

– Матушка подарила, – не моргнув глазом соврал Цантор.

Дикарь нахмурился.

– Ты думаешь, я дремуч и не знаю, что такие ожерелья дарят средней из смертей, чтобы выкупить умирающего?

– В таком случае, я и есть смерть. – Цантор хрипло расхохотался. – Потому что получил его в подарок от матушки. Да и кого мне выкупать в этом безлюдном краю!

Судя по всему, дикарь счел его доводы разумными, поэтому ничего больше не сказал, а только хмыкнул недоверчиво и исчез в глубине леса.

Тотчас о нем позабыв, Цантор перевел взгляд на равнину. За ней лежало ледяное море, северный предел материка, где обитал полярный ветер Ярха и множество причудливых созданий, о которых даже народы севера сочиняли небылицы. Цантор подумал, что будет первым за много веков, кто увидит чудеса ледяного моря, но эта мысль не вызвала ни страха, ни радости. Путь его лежал в обиталище Ярхи, унесшего красавицу-жену. Дорого, дорого ненаглядной Лориции достались ее украшения, дорого досталось ожерелье из рубинов и камни, которыми наполнилась сокровищница.

Цантор шел по заснеженной равнине. Лыжи скользили мерно и медленно, месяц заливал снег белым светом и заставлял серебриться. Холодный покой царил на безжизненных пространствах, и Цантор чувствовал себя ничтожным и слабым, и одновременно на сердце опускалась тишина.

На снегу в сотне шагов от путника сидело небольшое животное. Почуяв приближение человека, оно озадаченно пошевелило ушами, но не двинулось, будто не привыкло видеть людей. Приблизившись, Цантор узнал лунного ягура – кошку, водящуюся во всех местах, где на небо выходит луна. Только этот, по сравнению с ягурами юга, был плотнее и оброс такой густой шерстью, что в ней с трудом различались очертания туловища. Ягур сидел, раскрыв пасть, поглощая лунный свет, и ему не было дела до человека, проходящего рядом.

Это зрелище взбодрило Цантора. Равнина не была безжизненной пустыней, раз на ней водились эти причудливые существа. Цантор устал от бесконечного перехода, но не хотел устраиваться на ночлег. Он ждал, когда покажется солнце, чтобы вырыть ложе в снегу и спастись там от пронизывающего холода.

На много верст вокруг, куда ни глянь, не было ни деревца, ни сугроба выше колена – везде простирался одинаково унылый пейзаж, и приходилось идти за полярной звездой. Проводник сказал, в этих широтах звезда видна даже днем, но Цантору не верилось в это.

Когда бело-синяя ночь сменилась грязно-розовыми сумерками, Цантор с облегчением рухнул где стоял. Некоторое время он лежал не шевелясь, чувствуя слабость во всем теле. Затем собрался с силами и вырыл в снегу углубление под постель, забрался туда и провалился в сон.

Солнце успело войти в зенит, когда Цантор открыл глаза. Первым, что он увидел, был ярко-алый круг в розовом небе, не дающий тепла и не слепящий глаз, как солнце его родины. Затем алый круг внезапно заслонила чья-то голова, обросшая сероватой шерстью, из-под которой почти не выглядывали нос и глаза. Цантор узнал еще одного ягура – а может, это был тот же самый, что встретился ему ночью. Зверек стоял над человеком и обнюхивал его с тем любопытством, которое порождает у животных все новое и непривычное в их однообразном мире.

Цантор поднялся и сел. Ягур отпрыгнул, чем немало развеселил человека.

– Чего ты ждешь? – поинтересовался Цантор. – У меня нет еды. Я же не луна.

Ягур не понял ни слова. Он склонил пушистую голову набок и молча наблюдал, как человек выбирается из снежной постели. Цантор хотел было погладить зверька по загривку, но только протянул руку, как ягур умчался прочь – так быстро, как не ходил по снегу даже дикарь-проводник.

Не слишком разочарованный неудачей, Цантор отправился в путь. Полярная звезда и вправду была видна при тусклом солнце, и он шел уверенно и споро, лишь раз остановившись, чтобы перекусить полоской солонины.

Однако во второй половине дня его ждала неприятная неожиданность. Сначала над равниной пошел снег, такой густой, что в нем едва удавалось различить солнце, не говоря уж о звезде. Не прошло и часа, как вместе со снегом налетел ветер. Поначалу это был Гаруда – ветер с южного моря, подталкивающий в спину и, в общем, помогающий идти. Но очень скоро его сменил северный ветер – тот самый Ярха, которому Цантор шел на поклон и которого меньше всего желал встретить в путешествии. Теперь хлопья снега летели в лицо, и разглядеть что-либо за белой падающей пеленой стало невозможно. По рассказам местных жителей Цантор знал, что снежные бури могут длиться несколько суток и лучше переждать их в укрытии, чем соваться на открытую местность. Но укрытия не было, тем более такого, в котором можно провести несколько дней. На миг Цантору пришла мысль вырыть убежище в снегу, но он быстро отмел эту затею, опасаясь, что его завалит снегом, из-под которого будет уже не выбраться.

В конце концов, Цантор не решил ничего лучше, кроме как медленно продвигаться вперед, надеясь, что буйство природы вскоре прекратится. Если даже он отклонится от намеченного пути, потом, когда буря закончится, снова найдет полярную звезду и вернется.

Силы быстро таяли. Сопротивляться ветру скоро сделалось трудно. Господин северных земель словно стремился не пустить человека к сердцу своих владений, отбросить до самого юга, от которого тот пришел. Цантор быстро выбился из сил, и мысль устроиться в снегу на время непогоды скоро перестала казаться опрометчивой. В конце концов, он вырыл яму, положил лыжи и дорожный мешок поверх нее и устроился на дне. Вещи над ним защищали голову и грудь от падающего снега, поэтому Цантор мог видеть, как заполняется белыми хлопьями его укрытие. Как только снег наполовину заполнял яму, он выбирался из-под крыши, сгребал его в угол и стряхивал с лыж и мешка.

Очень скоро Цантора стало клонить в сон. Он сопротивлялся сколько мог, но однообразная картина, темнота и усталость делали свое дело – на равнину опустились багровые сумерки, когда Цантор уснул, не обращая внимания на падающий снег и завывающий ветер.

Он провел в своем укрывище трое суток. Иногда ветер утихал, но через пару часов снова принимался свирепствовать, а снег ни на миг не прекратил падать. Большую часть времени Цантор спал, просыпаясь, чтобы перекусить солониной или растопить в ладонях немного снега. Вечером второго дня в его обиталище свалился еще один пушистый ягур, печально посмотрел на человека своими утопленными в шерсти глазами и остался с ним. Из-за снежных облаков луны не было видно, и чудесный кот оставался без пищи. Цантор не гнал его: в шерсти ягура можно было согревать руки не хуже, чем в меховых рукавицах, да и живая душа под боком грела сердце.

На четвертый день снегопад прекратился, а за ним утих и ветер. Цантор выбрался из укрытия, стряхнул снег с мешка, надел лыжи и на миг пожалел, что ягур не отправится с ним. Зверь наблюдал, как у ямы исчезает крыша, а затем принялся деловито раскапывать северную сторону. Цантор вспомнил, что эти животные, где бы ни жили, роют норы или используют чужие укрытия для жилья.

– Там, куда я иду, не бывает бурь, и луна появляется каждую ночь, – попытался он соблазнить ягура, не надеясь, что зверь его понимает. Зверек, словно бы раздумывая над словами, уселся на задние лапы и устремил взгляд на розовое небо. Некоторое время сидел так, затем встряхнулся и снова принялся копать. Очевидно, он не счел доводы Цантора убедительными.

Цантор отправился один. Он нашел полярную звезду и снова зашагал к ней, будто влюбленный, стремящийся добраться до предмета своей страсти. В каком-то смысле так оно и было.

Он шел еще четырнадцать дней и почти не встречал животных: лишь два ягура да белый волк попались на глаза. На исходе седьмого дня ему довелось наблюдать, как этот самый волк подкрадывался к выбравшемуся из-под снега ягуру. Подобравшись к добыче на расстояние броска, хищник прыгнул. Но кот каким-то необыкновенным образом ушел в сторону и сам прыгнул на нападающего. Вцепившись ему в горло, ягур на какое-то время повис над землей. Волк, почувствовав, что охота пошла не так, попытался сбросить с себя злобную добычу. Но ягур только крепче стискивал зубы, расцепить которые зимнему хищнику оказалось не под силу. Пятна первой крови расцветили снег, волк тоненько завыл, словно призывая на помощь, но на много верст вокруг не было видно ни одного сородича. Цантор начал думать, что ягур убьет незадачливого хищника, но волку удалось отцепить свирепую тварь и броситься наутек, орошая снег алыми каплями. Ягур не преследовал его. Он выкопал небольшую ямку в снегу, уселся туда и уставился на луну, распахнув пасть. На клыках его алела кровь.

Это было самое яркое событие из тех, что наблюдал Цантор на равнине. В следующие семь дней путник не встретил никого живого, и ему стало казаться, что он очутился в потустороннем мире, где нет ни севера, ни юга, ни морей, ни пустынь, а только бесконечные пространства снега. Лишь полярная звезда не давала пасть духом и убедиться в напрасности путешествия, и Цантор вскоре стал видеть только ее и только с ней связывать цель своего пути.

Он сперва не поверил, когда лыжи заскребли по твердой поверхности. Осторожно отвязав крепление, Цантор поставил ногу на слой рассыпчатого снега и с удивлением и радостью понял, что слой этот тонок, как кожа младенца. Под ним находился древний лед, не тающий даже в самое жаркое лето, доступное этим местам. Неужели он дошел до северного моря, где не бывает снежных бурь и где лишь вода царит нераздельно. Сняв вторую лыжу, Цантор попрыгал на слое снега, убедился, что ноги не проваливаются, и с облегчением пошел в одних валенках на волчьем меху. Лыжи он взял с собой и взвалил на плечо. Тащить их по льдам не имело смысла: Цантор хотел найти скалу, под которой можно будет их спрятать. Оставлять лыжи на открытом пространстве ему не хотелось, пускай это пространство было безжизненно и пусто.

Скалы показались в конце дня. Они выступали из толщи льда черными пиками и, очевидно, знаменовали собой берег моря. За ними лежали вода и лед. Ночь опускалась на землю, и Цантор подумывал, не найдется ли в скалах пещеры, где он мог бы переночевать. Одновременно его посещали мысли о том, сможет ли он перебраться на берег. Путник невольно выискивал слабое место в скалах – разлом, по которому смог бы подняться. В глаза не бросалось ни трещины, а обходить хребет было недосуг. Цантор решил поразмыслить над этим завтра, а сегодня подобрать пещеру по вкусу и устроиться на ночлег. По счастью, в видимой части хребта Цантор заметил сразу четыре пещеры разного размера. Три располагались на такой высоте, что к ним удалось бы подобраться с земли. Цантор выбрал ближайшую: к пещере вела естественная лестница из острых гранитных плит. Взбираясь по ней, путник ощутил удовлетворение: ни один хищник, кроме, может, белого волка, не последует за ним сюда, больно уж крут подъем. Однако зверей, хищных или нет, на много верст окрест было не видать. Забравшись в пещеру, Цантор решил не уходить далеко от входа. Все время в снежной пустыне он не разжигал огня и сейчас не собирался. Ему, разумеется, хотелось увидеть языки пламени в этом мрачном царстве, но ни дров, ни трута здесь было не найти.

Поэтому Цантор устроился так, чтобы проем выхода был виден из его убежища и бросал на путника хоть какой-то свет. Лежать на камне было холоднее, чем в снегу. Цантор достал из мешка три шерстяных одеяла и обмотался ими целиком, оставив на поверхности только кончик носа и глаза. Глупо было бы человеку, прошедшему половину северного предела, замерзнуть во сне. Одно радовало Цантора: он отправился на север в середине весны, когда полярная ночь отступила и тьма стала сменяться светом, как то было привычно на его родине. Если он задержится здесь надолго, то увидит, как солнце совершает круг по небосводу вместо того, чтобы уходить под землю. Но одна мысли о том, чтобы провести в этом краю лишний месяц, холодила Цантора. Он так и заснул, глядя на проем входа, где красный закат постепенно превращался в ночь.

Проснулся Цантор от ужасной боли. Лицо горело, будто политое кипящим маслом. Подхватившись, он нос к носу столкнулся с кошмарной тварью, которая и вцепилась в единственное открытое место на его теле. Сперва показалось, что его атакует уродливая змея: маленькая треугольная голова с пастью, усеянной острыми зубами, соединялась с длинной шеей, терявшейся во тьме. Когда край солнца показался над границей земли и осветил пещеру на несколько локтей вглубь, Цантор смог увидеть все тело чудища. Длинная шея переходила в плечи, которые оканчивались ластами. Вместо задних ног у твари тоже были ласты, и Цантор справедливо решил, что это морское животное. Но самым примечательным в чудовище были не ласты и даже не шея, а панцирь из серебристых кристаллов, покрывающий всю верхнюю часть тела: нос, лоб, шею и спину. Тварь, вероятно, хорошо плавала, но по суше передвигалась медленно и неуклюже. Как она могла забраться в пещеру с той же стороны скалы, что и Цантор, нельзя было даже предположить. В конце концов, путник решил, что у пещеры есть и другой вход – со стороны моря, а это значит, что ледовитый океан совсем близко. Тварь и вправду двигалась медленно. Цантор успел выпутаться из одеял, схватить мешок и отскочить к выходу, чтобы получше рассмотреть чудовище. Морской ящер двигался за ним, но так неспешно и неохотно, словно вовсе не собирался его есть, а просто утолял любопытство. Скорее всего, так оно и было. Мелкие острые зубы говорили о том, что животное питается рыбой. Цантор слышал, что в Галайтане, далеко на юге, тоже обитают ящеры-рыболовы, но нет у них ни ласт, ни панцирей, ни длинных шей, а только перепонки между пальцами.

Разглядывая тварь, Цантор отметил, что она участвовала в жестоких схватках. Вся ее морда пестрела отметинами давних битв. Особенно длинный шрам проходил по горлу, но не было похоже, будто ее кусали. Скорее кто-то или что-то изрезало ее шею вдоль и поперек. Некоторое время человек и ящер смотрели друг на друга, а затем жуткая тварь отвернулась и медленно поползла обратно. Цантор догадался, что чудовище знает выход к океану, но не стал следовать за ним. В кромешной темноте тварь вполне могла развернуться и напасть, и даже мелкие зубы ящера-рыболова стали бы опасны для беспомощного человека.

Цантор покинул убежище и пошел вдоль хребта, надеясь найти слабое место скалы или проем, по которому смог бы добраться до океана. Проема не нашлось, но обнаружилась расселина, подходящая, чтобы пролезть человеку. Цантор долго стоял перед ней, собираясь с духом. Скалы здесь были высоки, пускай и не настолько, чтобы теряться в небесах. Подъем займет едва не полдня, и всякая случайность, любая судорога, любая слабость или дурнота станут смертельно опасны. В отчаянии Цантор поднял голову и обратился к создателю мира:

– Небесный Отец, общий родитель и благодетель! Не оставь меня в этот час своей милостью, дай мне пересечь океан и добраться до обиталища Ярхи! Если угоден тебе мой путь, пускай я поднимусь благополучно, если же неугоден – пускай разобьюсь насмерть!

Он подождал некоторое время, но ничто на небе и в окружающем пространстве не подсказывало, угодно ли Небесному Отцу его путешествие. Вздохнув и мысленно попрощавшись с жизнью, Цантор встал посреди расселины, повесил мешок на грудь, чтобы освободить спину, и упер одну ногу в левый край трещины, а другую – в правый. Так началось восхождение.

Потом Цантор сам не помнил, как добрался до вершины. Идти было легко, но так долго, что уже на середине пути ноги отказывались удерживать тело. Цантор часто отдыхал, стоя распоркой между скалами, и в такие мгновения смотрел сначала вниз, а затем вверх, дабы убедиться, что прошел достаточно. Однако чаще всего увиденное не внушало ему надежды, и только предчувствие близкой смерти заставляло двигаться вперед. Под конец пути, когда левая нога стала отказывать, Цантор переменил положение. Теперь спиной он упирался в левую сторону трещины, а обеими ногами – в правую. Так и поднялся на вершину и остановился там, выглядывая, куда бы выбраться.

А посмотреть было на что: перед ним лежал гранитный берег, укрытый коркой льда, а за ним – черные воды океана. Цантор добрался до моря, и обиталище Ярхи стало совсем близко. Оглядев скалы, он выбрал пологий склон, на который и перелез, цепляясь за острые камни замерзшими руками. Кожа на ладонях треснула от мороза, но Цантор не почувствовал этого: он вообще мало что чувствовал, кроме отчаянной боли в ногах. Некоторое время он лежал на скале, цепляясь за гранит обмороженными руками, а затем медленно засунул кисти под полушубок. Боль и зуд, пришедшие через некоторое время, он принял как благо и долго еще лежал, улыбаясь самому себе и чувствуя, как кровь приливает к окоченевшим пальцам. Раны на ладонях начали ныть, но это были пустяки по сравнению с болью в ногах, и Цантор не обратил на них внимания.

Он лежал бы до темноты, если бы новый звук не заставил его очнуться. То был дикий грохот, от которого дрогнула скала, а следом за ним – страшная песня, тоскливая и протяжная, полная отчаяния и страха. Оба звука раздались с восточной стороны скалы, но, казалось, будто над самым ухом. Растерянный и испуганный, Цантор уставился в ту сторону, но скалы закрывали обзор, и он ничего не сумел разглядеть. Только тогда путник заметил, как скатывается в мрачную пропасть солнце, и ему сделалось не по себе от мысли, что еще немного – и пришлось бы провести ночь на скользком склоне. Конечности болели уже не так сильно, и Цантор, перевесив мешок за спину, начал спускаться. К счастью, спуск показался просто игрой по сравнению с подъемом, и уже через полчаса путник стоял у подножия скалы. Тоскливый вой раздался вновь. Он был сказочно красив, этот голос, и настолько же сказочно страшен. Но в этот раз Цантор не испугался. Он направился в ту сторону, откуда раздавалась песня, готовый помочь неведомому существу, попавшему в ловушку, но темнота догнала его прежде, чем он добрался до воющей твари. Путник решил не подвергать себя опасности лишний раз и выбрал маленькую узкую пещеру, больше похожую на разлом между скалами. Стоять в полный рост там было нельзя, даже сидеть оказалось трудно, однако в качестве ложа пещерка подходила как нельзя лучше. Обложившись со всех сторон одеялами и засунув окровавленные руки за пазуху, Цантор уснул. Ночью его два или три раза будил печальный крик, заставляя сердце обливаться кровью, но Цантор тотчас же засыпал снова. Ему снились кровавые моря, в которых тонули попеременно то его Лориция, то тварь, встреченная им утром, то даже дикарь-проводник.

Очередной крик, разбудивший Цантора, прозвучал наутро, и, проснувшись, путник увидел, что выход из пещерки стал из черного светло-серым. Собравшись и закинув мешок на плечи, он продолжил свое путешествие на восток. По правде говоря, путь его лежал на север, но больно уж измучил Цантора горестный плач неведомого существа. Что такого могло произойти, что оно страдает всю ночь?

Ответ очень скоро предстал его глазам и показался бы жутким, не будь он чрезвычайно нелеп. Та самая тварь, с которой Цантор вчера столкнулся, действительно выползла из пещеры с другой стороны. Но то ли в этом месте случился камнепад, то ли она задела неустойчивый склон, но выход из пещеры завалило. Длинный мощный хвост зажало между тремя камнями, и существо застыло в нелепой позе: хвост задрался так сильно, что задние ласты оказались в воздухе. Цантору стало видно бледное желтовато-серое брюхо, отвисшее к земле: похоже, перед ним была беременная самка. Только он начал думать, куда в этой мерзлой глуши можно откладывать яйца, как в брюхе твари что-то задергалось, задрожало и стало продвигаться к основанию хвоста. Самка рванулась, пытаясь освободиться, но все было тщетно. Тем временем по краям ее лона стала пузыриться кровавая пена, предваряя появление малыша – как теперь был уверен Цантор, живого и самостоятельного, а вовсе не заключенного в яйцо. Вскоре новорожденный ящер вывалился из материнской утробы и, оскальзываясь в крови и слизи, направился к морю. Самка повернула к нему шею. Маленькие, налитые злобой глаза уставились на Цантора, и он отпрянул было, когда челюсти, усеянные мелкими острыми зубами, схватили детеныша и мать в одно усилие проглотила его. Цантор опешил от неожиданности. Он знал, что среди животных есть родители, поедающие свое потомство, но не думал, что ящеры, промышляющие рыбной ловлей, станут делать то же самое.

Впрочем, ему не пришлось долго удивляться. Живот самки задвигался снова, и сразу два детеныша вывалились из распахнутого отверстия. В отличие от старшего брата или сестры, они не направились к морю, а попытались отползти как можно дальше от матери. Но у самки, видимо, не было ни сил, ни желания, ни даже возможности их сожрать. Следующий час ее брюхо тряслось безостановочно, что, очевидно, сильно ее мучило, потому как она дышала тяжело и хрипло и больше не пыталась освободить хвост. Всего она произвела на свет около двадцати детенышей, но, видимо, внутри оставалось еще полтора десятка, потому что как только один или двое вываливались на лед, в ее животе начинал двигаться третий. Юные ящеры не имели панциря из кристаллов, а потому были уязвимы для зубов взрослого. Казалось, конца не будет этим рождениям, как внезапно новая беда дала о себе знать. Услышав крики обездвиженной самки и почуяв запах крови, из воды появились четыре треугольные головы на длинных шеях. Завидев их, Цантор отшатнулся и как мог быстро спрятался за валунами. Хоть он и знал, что морские ящеры на суше медлительны, мешкать в деле собственного спасения было неразумно.

С замиранием сердца следил Цантор за разворачивающимся действом. Ящеры выбрались на берег, и он увидел, что у двоих панцири ярко-красные, у третьего – изумрудный, а у четвертого – бледно-рыжий. Судя по окраске кристаллов на их спинах, на крики бедной матери собрались три самца и самка. Некоторое время они оставались неподвижны, наблюдая за происходящим на берегу, а затем принялись подбирать и глотать детенышей. Один из самцов с алым панцирем приблизился к обездвиженной самке, обнюхал основание ее хвоста, больше похожее на кипящий котел, а затем внезапно укусил дрожащий живот. Самка, как ни была обессилена, принялась яростно извиваться. Но хищников, собравшихся на дармовую добычу, было четверо, а она оставалась одна и продолжала исторгать из себя окровавленных детенышей. Цантор подумал, что эти существа, должно быть, рожают в воде, где не так заметен вес, и эта несчастная самка, отделенная от воды десятком локтей, страдает куда больше, чем то предусмотрено ее природой.

Четверо пришельцев окружили бедную мать, кусая ее ласты, хвост и живот, и Цантор понял, что ему больше нечего здесь делать. Горестные крики самки еще долго слышались ему по пути на север, но чем он мог ей помочь?

Путь его лежал по древним льдам посреди холодного океана, и никогда еще Цантор не чувствовал себя таким маленьким и жалким как когда пробирался по ним, стараясь не угодить в воду. Здесь тоже была пустыня: очень скоро скалы пропали из виду и, куда ни глянь, простирались однообразное черное море и такой же однообразный лед. Но здесь, под водой, кипела жизнь, и не раз Цантор забрасывал удочку, вытаскивая на берег красноперого лосося. Он потрошил рыбу ножом, выбрасывал внутренности и ел сырой, не имея на чем ее приготовить. Головы ящеров-рыболовов иногда показывались над водой, а один раз Цантор увидел странное существо, похожее на жирного дельфина с плоской мордой и двумя саблевидными клыками. Существо расположилось на краю льда и воды, то ли отдыхая от длительного заплыва, то ли греясь под холодным полярным солнцем.

Цантор успел увидеть, как позади странного создания показалась узкая голова ящера-рыболова, судя по размерам, подростка. Переоценив свои силы, юный хищник вонзил клыки в бок предполагаемой добычи. Но тварь, очевидно, оказалась ему не по зубам. Взвившись, словно его подстрелили из лука, морской царь обернулся и обеими клыками проткнул шею молодого ящера – в том месте, где еще не полностью наросший панцирь уступал место беззащитной коже. Подросток отпрянул, щедро орошая воду кровью, промчался мимо Цантора и скрылся где-то между льдов.

Несмотря на эти короткие происшествия, поднимавшие Цантору настроение, животных в полярном океане водилось мало. Куда чаще он тратил весь день, бредя по льду, изредка сталкиваясь с задачами вроде обхождения большой полыньи или выбора ближайшей ледяной плиты, до которой можно добраться, не намокнув.

На пятую ночь путешествия Цантору явилось чудо. Он проснулся в середине ночи по малой нужде и, открыв глаза, застыл пораженный. В исчерна-синем небе колыхалось пять ярко сияющих занавесей. Они были почти полностью зелеными, лишь наверху приобретая фиолетовый, а затем и красный оттенок. Забыв, зачем просыпался, Цантор во все глаза смотрел на невиданное чудо. Живя в Лидетци, он не подозревал, сколько загадочного и прекрасного хранит земля, и только теперь казалось, что ее тайны начали открываться ему. Кто видел эти занавеси, кроме него? Рыбы, да ящеры, да, может быть, дикари из заснеженного леса. Цантор почувствовал непреодолимое желание рассказать всему миру об этом чуде, а заодно о ящерах с панцирями из кристалла, о пушистых ягурах и о ночи, которая длится несколько месяцев. Но все это будет только если он выберется живым, на что Цантор не питал большой надежды.

Две ночи он бодрствовал почти все время, не в силах уснуть, когда прямо над головой колыхался занавес из чистого света. Но к третьей ночи он попривык к необыкновенному явлению, да и спать очень хотелось, поэтому Цантор, почти не обратив внимания на свет, завернулся в свои одеяла и уснул мертвым сном.

Он открыл глаза в конце ночи, когда над северным пределом висел серовато-синий предутренний сумрак. Сияние исчезло, и во всем крае ощущалась некая враждебность. Цантор сразу почувствовал ее, поэтому осторожно высунул голову из кокона одеял и огляделся. Безжизненная ледяная пустыня предстала его глазам. Не было в ней ничего нового и ничего пугающего, но Цантор лежал не шевелясь, дурное предчувствие овладело им. Казалось, он провел в неподвижности много часов, но солнце не взошло и сумрачный конец ночи так и не превратился в утро. Тревожное ожидание так же висело над всей страной. Но Цантор не мог оставаться на месте: выбравшись из одеял, он вытряхнул их, засунул в мешок и продолжил путь.

Чем дальше шел, тем больше казалось, что его занесло в другой мир. Север материка не был приветливым местом, но край, окружавший путника теперь, казался куда более мрачен. Он прошел с десяток верст от места своей ночевки, а ни проблеска жизни не заметил в океане. Не поднимались над водой узкие головы ящеров, не вылезали на берег клыкастые дельфины. Забросив удочку, Цантор ничего не поймал. Но самым странным в окружающем пространстве было то, что солнце так и не поднялось над небосводом и окружающий Цантора полумрак ни на искру не стал светлее.

Ему начало казаться, что он умер, и только душа его бредет по царству мертвых, думая, что продолжает путь. А тело лежит на льдине под зелеными столбами света, окоченевшее и безвольное. Неизвестно, что решил бы в итоге Цантор, если бы мощный удар не сотряс лед. Он был настолько силен, что расколол плиту на части, и Цантор едва успел перепрыгнуть со своего осколка на большую льдину. Расстояние между осколками постепенно расширялось, наполняясь черной водой, и из этой воды вставало что-то тяжелое и массивное, не имеющее внутри себя ни цвета, ни запаха, ни звука. Оно походило на черноту, принявшую очертания идеальной полусферы. Цантор невольно отступил от края льдины и пятился дальше, пока не уперся в ледяной нарост и не остановился.

Черная полусфера разрослась до размеров дома, оттолкнула осколок, на котором раньше стоял Цантор, и медленно поплыла на восток. С каким-то облегчением Цантор подумал, что неизвестная сила удаляется от него, как вдруг полусфера замерла на месте, а затем изменила направление. Теперь она двигалась на льдину, где стоял человек, и в охваченном беспокойством мозгу Цантора появилась неуместная мысль: все живые существа попрятались от нее, только он, гость и чужак, не знал, от чего нужно спасаться.

Не дожидаясь, пока чудовище подплывет, он бросился наутек. Пока не сбилось дыхание, просил сестрицу Сунгире и Небесного Отца уберечь его от неведомой напасти, но не оглядывался, чтобы понять, услышана ли просьба.

Он бежал, пока по правую руку не засияло солнце. Тогда Цантор рухнул на лед и долго пытался отдышаться и изгнать из сердца ужас, порожденный утренней встречей.

Теперь он шел неспешно, радостно приветствуя показывающихся над водой ящеров-рыболовов. Даже когда один из них – судя по окраске панциря, юная самка – попытался отхватить его рукавицу, Цантор только рассмеялся и погрозил чудищу пальцем. Жизнь снова вернулась в этот мир, и не было для выжившего большей радости, чем наблюдать ее биение.

Однако день неуклонно клонился к закату, и Цантор начинал беспокоиться. Ему казалось, что с наступлением тьмы ледяная чернота продолжит охотиться за ним. Поэтому он стремился отыскать лежку животных, каких угодно, лишь бы не оставаться посреди океана в одиночестве. Он больше не надеялся на крепость льда, который раскололся, как глиняный сосуд, стоило черной полусфере постучаться снизу.

Но встретить даже одно животное в этих водах было большой удачей. Цантору пришлось устраиваться на ночлег одному. Завернув в одеяло туловище, он одновременно освободил ноги и руки, чтобы не терять времени на выпутывание конечностей, если в лед снова постучится неведомая тварь.

Однако ночь прошла тихо, а за ней вторая и третья. Путник начал успокаиваться, но все равно продолжал, ложась, оставлять ноги и руки свободными.

На пятый день после встречи со зловещей полусферой он наткнулся на невиданное доселе зрелище. Издалека показалось, что впереди буреет скала и он достиг острова, где обитает Ярха. Но, по мере того, как он приближался к неизвестному предмету, становилось ясно, что это вовсе не скала, а туша огромного животного, выброшенного на лед и обглоданного местными хищниками.

Когда Цантор приблизился настолько, что смог рассмотреть происходящее в подробностях, он увидел, что на льду лежит синий кит с развороченным выеденным брюхом. Полтора десятка ящеров-рыболовов воодушевленно погружали головы в мороженое мясо и отрывали серовато-бурые куски. Была там и юная самка, что чуть не украла его рукавицу несколько дней назад. Цантор с любопытством наблюдал за ящерами. Казалось, мяса было столько, что хватило бы каждому и еще осталось, но безмозглые твари дрались за лучший кусок. Юная самка укусила за шею взрослую товарку, обедавшую рядом с ней. Та не осталась в долгу и вцепилась сопернице в морду – ту ее часть, что не была покрыта панцирем. На лед упала первая кровь, юная самка обиженно закричала и отползла от товарищей, сунув голову в воду – видимо, чтобы охладить рану. Цантору показалось, что соленая вода скорее разъест укус, чем успокоит, но ящерам, обитающим тут всю жизнь, было, разумеется, виднее.

Двое самцов отделились от туши и подползли к раненой самке, с любопытством обнюхивая воздух вокруг. Цантор подумал, они собирались с ней спариться, но у ящеров была иная цель. Некоторое время оба кружили возле товарки, затем, не сговариваясь, схватили ее зубами за ласты и потянули на лед.

Любое живое существо тут же встрепенулось бы, но самка и не думала шевелиться. Самцы налегли снова, и скоро ее шея показалась над водой, безвольная и неподвижная. Самка была мертва.

Цантора замутило. Вовсе не от того, что происходило на льду – а там оба самца оставили кита и принялись терзать мертвую товарку – но от того, что он чувствовал под водой. Здесь было слишком много жизни, крови и тепла, чтобы вечно голодная пустота не обратила внимания на этот берег. Бежать, бежать отсюда скорее!

И он побежал. Ящеры, поглощенные трапезой, даже не повернулись в сторону человека и явно не замечали творящегося под водой. Цантор почувствовал, как сильный удар потряс льдину и начал раскалывать ее, но не остановился и не обернулся, чтобы понять, что сделалось с ящерами. Он услышал долгий протяжный крик, похожий на песню – так кричали эти твари – но и тогда не сбавил ходу, а только заткнул уши руками и продолжал бежать.

Он надеялся, что увлеченная ящерами тьма не погонится за ним, но ошибся. Лед крошился под его ногами, взрывался тысячей осколков, они летели в глаза и рот, заслоняли обзор и заставляли отплевываться, сбивая дыхание. В конце концов, Цантор упал в бессилии, ударившись о лед, но не потерял сознания и мог видеть до конца, как приближается к нему мрачная смерть, не похожая ни на одну из трех смертей, известных человечеству.

– Помоги мне, – шептал Цантор, – помоги мне…

Но Небесный Отец не слышал его просьбы, и сестрица Сунгире не вставала на пути у тьмы. Цантор почувствовал, как накренились плиты и как безвольное тело стало соскальзывать в ледяную воду. В конце концов, толща океана сомкнулась над ним, и это было лучше, гораздо лучше, чем умереть в объятиях полусферы.

… Цантор очнулся от страшного холода, такого сильного, что трудно было разогнуть спину. Казалось, его тело промерзло насквозь и кровь в нем остановилась. Дрожа с ног до головы, он открыл глаза. Бесконечное серое небо простиралось над ним, а сам он лежал на твердой земле. Сев, Цантор огляделся и обомлел. Он находился на вершине горы и нигде вокруг не видел океана, только бесконечные пространства льда и снега да черные скалы, тут и там поднимающиеся из земли. Но самым удивительным было то, что в сотне шагов от того места, где сидел Цантор, кто-то лежал. Очертания тела напоминали человеческие, и путник, прыгая, чтобы согреться, направился к нему. И остановился, не в силах сделать последние несколько шагов.

Перед ним была Лориция, его жена, в той самой одежде, в которой унес ее Ярха, холодная и бестрепетная, будто погруженная в сон. Опустившись на колени, Цантор подполз к супруге и взял в руки ее ладонь. Она показалась теплой по сравнению с его руками, но не гнулась ни на палец, промерзнув до костей. Цантор почувствовал, как по щекам катятся слезы. Он достал из-за пазухи рубиновое ожерелье и надел на шею Лориции, но ничего не произошло, ни тени не скользнуло по бледному лицу.

Цантор осмотрелся, но не увидел ни духа, ни человека, кто мог бы прийти за его супругой, и закричал громко:

– Средняя из смертей, какой бы ты ни была, приди ко мне и прими в дар кровь земли в обмен на эту женщину!

Он замолчал и прислушался. Голос его эхом отразился от скал, но кроме эха, Цантор не услышал ничего. Страшная мысль о том, что он опоздал, посетила голову, но Цантор гнал прочь догадки, делающие напрасным все путешествие. Он не сразу заметил, как высокий господин появился рядом и положил руку на его плечо.

– Она не очнется, смелый человек, – произнес незнакомец. – Она выглядит как спящая, но в ней нет ни одной целой кости.

Голос пришельца звучал неживо и страшно, казалось, его рождал рев бури, а не человеческая гортань. Цантор застыл, не в силах шевельнуться, а незнакомец тем временем продолжал:

– Здесь так холодно, что гниение не коснулось ее тела. Ты можешь забрать ее и похоронить, но оживить не способен. Разве ты забыл, что смерть принимает подарки до того, как поцелует умирающего, а после лишь Небесный Отец над ним властен. Это говорю я, северный ветер, и я знаю это, потому как убил ее.

Не поднимаясь с колен, Цантор обернулся. Перед ним стоял высокий плечистый человек со светлой бородой и голубыми глазами. Волосы его были заплетены в три косы, перехваченные кольцами из железа, и все его лицо являло выражение суровости и силы.

– Почему ты убил? – От холода язык залетал между зубов, и говорить было трудно, однако Ярха понял вопрос.

– Не по велению ли твоей жены денно и нощно сотни людей прорубались к сердцу скал? Их шахты изрезали землю так глубоко, что она начала содрогаться. Супруга моя погубила шахтеров, навеки похоронив в своих недрах, но до женщины, затеявшей добычу, добраться не могла. Тогда она пожаловалась мне, и я похитил Лорицию, и разбил ее тело о камни, и принес сюда как упреждение всякому, кто в жадности своей зайдет так далеко.

Цантору показалось, будто силы оставили его. Долгое путешествие, предпринятое им, было напрасно. Все опасности, которым он подверг свою жизнь, ни к чему его не привели. Он обмяк в снегу, и ему сразу сделалось холоднее, словно сердце больше не видело смысла гонять кровь по замерзающему телу. Но Ярха продолжал:

– Ты честный и отважный человек. Я восхищен твоей смелостью, и супруга моя не держит на тебя зла. Оставь себе все богатства, добытые твоей женой, и оставь рубиновое ожерелье – оно еще может спасти жизнь умирающему. Живи долго и честно и расскажи людям свою историю. Пусть знает каждый, облеченный властью, что есть власть выше него и что жадность во все века будет караться одинаково.

Цантор слабо кивал, с трудом понимая услышанное. Следующие слова Ярхи слегка оживили его:

– Может быть, ты хочешь ее похоронить?

… Лорицию сожгли здесь же, на вершине горы. Ярха обернулся огромным смерчем, ринулся через океан и в землях дикарей, живущих в заснеженных лесах, вырвал с корнем десяток сосен. Для погибшей соорудили царский костер, полыхавший всю ночь, и все время, пока горел огонь, Цантор плакал навзрыд, как ребенок, лежа в опасной близости к костру и вцепившись в волосы.

Слезы очистили его сердце, и наутро в нем оставалась лишь печаль. Боль, душившая все чувства, отступила, и слабое любопытство проснулось в Цанторе.

– По пути сюда я видел, как из океана встала черная тварь, похожая на полусферу чистого мрака. Она раскалывала лед и убивала все, до чего дотронется. Сестрица Сунгире спасла меня от нее, но что это было за существо?

Ярха внимательно посмотрел на него и помолчал, подбирая слова.

– Мы зовем ее Матерью всех ночей. Это голодный дух, живущий в сердце океана. Он родился от Сунгире и Хинвали, и везде, где ни появляется, сеет смерть. Мать не может совладать с ним, а отец и не стремится. До сих пор во льдах не было людей, и прочие твари редко заплывают так далеко. Вот и все, что я знаю об этом существе. Не желаешь ли ты спросить еще о чем-нибудь?

Очевидно, северный ветер был настроен дружелюбно, поэтому Цантор поспешил задать второй вопрос:

– Во время своего путешествия я наблюдал, как на небе колышутся пять зеленых занавесей из чистого света. Что это за чары?

– То не чары, смелый человек. То солнечный ветер, разбиваясь о невидимый щит Земли, рождает это свечение.

Цантор спрашивал еще о многом. За долгое время одиночества он соскучился по человеческой речи, пускай голос Ярхи вовсе не напоминал человеческий. Он спрашивал, как живут ящеры в ледяной воде, от чего защищает Землю невидимый щит, почему день и ночь длятся по несколько месяцев и что происходит с обитателями океана, когда он полностью затягивается льдом.

Они говорили до позднего вечера, а с наступлением ночи Ярха пообещал донести Цантора до поселения – того самого, где он встретил проводника, и там оставить.

Их путешествие началось на следующий день – и каким же стремительным оно было! За сутки Ярха преодолел ледовитый океан. Теперь Цантор сверху наблюдал за всем, среди чего провел полмесяца, и, не обуянный ни страхом, ни беспокойством, понимал, насколько прекрасно это место. Шеи ящеров, показывающиеся над водой, казались яркими полосами, а иногда под ними проплывали огромные рыбины размером с человека. Если бы сердце Цантора оставила печаль, он хлопал бы в ладоши, как ребенок, которому позволили увидеть недоступное для чужих глаз чудо.

Над краем начали сгущаться сумерки, когда они достигли северной оконечности материка. Гранитные скалы врезались в сереющее небо, словно клыки огромной хищной твари, и, глядя вниз, Цантор увидел эту тварь. На вдавшейся в воду косе берега лежала мертвая самка ящера-рыболова – та, что попала в ловушку много дней назад. Цантору пришла в голову любопытная мысль.

– Мой господин, опусти меня на этот берег, – попросил он Ярху.

– Зачем?

– Хочу отколоть с панциря этой твари пару кристаллов, чтобы на родине мои рассказы звучали убедительней.

Ярха опустил его неподалеку от мертвого чудища, и Цантор, вооружившись широким охотничьим ножом, направился к неподвижному телу. Но стоило ему приблизиться на несколько шагов, как тело перестало быть неподвижным. Треугольная голова поднялась, и на человека уставились маленькие злые глаза. Будто и не было тех дней, что несчастная самка провела на берегу, ослабевшая, голодная и, должно быть, основательно покусанная сородичами. Но минувшие полмесяца не прошли для нее даром. Едва подняв голову, она тут же уронила ее обратно, не в силах ни бороться, ни охотиться. Сколько дней пройдет, прежде чем за ослабевшей тварью придет средняя из смертей? О, пускай приходит поскорее, у Цантора есть, что ей предложить.

У самого сердца он сохранил рубиновое ожерелье – драгоценный подарок не только для смерти, но и для человека. Кровавые камни превратились в черные в сумрачном краю, но Цантор не смутился их зловещей внешностью. С усилием приподняв голову хищной твари, он надел ожерелье на длинную шею. Драгоценные камни заскребли по серебристым кристаллам панциря, но ожерелье пришлось впору.

– Теперь, если средняя из смертей придет за тобой, то увидит дорогой подарок, возьмет его себе, а тебя не тронет. Ты умрешь нескоро, очень нескоро, и явится к тебе не средняя, а старшая сестра, которая приходит за всяким смертным, когда наступает его срок.

Очевидно, самка не понимала, что ей говорят. У нее не было сил даже удивиться или возмутиться бесцеремонному обращению.

– Мой господин, – Цантор вновь обратился к северному ветру, – только у тебя достанет силы разнять камни, которые держат ее хвост. Не откажи мне в этой малости, и я век буду тебе благодарен.

– Твой век на диво короток, – заметил Ярха, но послушался его. Словно невидимая сила подняла валуны, осыпавшиеся на хвост несчастной хищницы, и бросила в океан. Самка, только почуяв свободу, тотчас двинулась прочь от заваленной пещеры – неловко и тяжело, медленно из-за длительной неподвижности, она подбиралась к воде, и раздробленная четверть хвоста бессильно волочилась следом. Вряд ли он сможет так же хорошо помогать в плавании, как раньше. Но она сильна и не слишком пострадает от этого, был уверен Цантор. Он и Ярха, оба молча наблюдали, как хищница ползет к воде, тяжко соскальзывает с берега и пропадает в толще океана.

На том месте, где она лежала, валялись вырванные в жестокой схватке кристаллы – не только серебристые, но и алые.

***
«Князю ферсийскому Иницару, владыке приморского юга и Восточного Лаурадамана, от Цантора из семейства Эспата императорского домена.

Слыша многие вести о твоем, о князь, увлечении диковинными сказаниями, я нашел то, что утолит твое любопытство, и воочию наблюдал такие чудеса, о которых никогда бы не поверил, что они могут существовать на земле. Горькая нужда заставила меня отправиться к северной оконечности материка, дальше, чем обитают люди. Много дней длилось мое путешествие, и не раз мне приходилось рисковать всем, что у меня было, самая жизнь моя нередко висела на волоске. Во время своего путешествия я видел причудливых существ – некоторые из них похожи на ягуров, которых мы часто видим и здесь, на юге, но некоторые не похожи вовсе ни на что. Можешь ли ты представить себе огромную рыбу размером с человека, которая может свободно выбираться на берег и у которой из пасти торчат два клыка – каждый длиной с руку взрослого мужчины? Дикари, живущие у края снежной пустыни, называют их моржами. Можешь ли ты представить себе ящера размером с огнедышащего дракона, но холодного и бескрылого, покрытого панцирем из чистого кристалла? Можешь ли вообразить небесный занавес, состоящий из чистого света? Я прислал тебе один из кристаллов с панциря ящера-рыболова, а также свои рисунки и рукопись, где рассказал обо всех чудесах, что видел в пути. Смею полагать, они станут ценным пополнением твоего собрания, и ты найдешь в них немало любопытного.

Взамен прошу лишь одного: прими меня в услужение, ибо я не в силах больше жить на родине, где все напоминает о моем горе. Я принесу тебе клятву верности и более ни в беде, ни в радости тебя не оставлю».

Спонсор этого поста: год прошел, и все составили списки прочитанных книг, а мне составить нечего.

Несмотря на то, что писать я умею и делаю это, в общем, хорошо, с чтением дела обстоят совсем по-другому. Не скажу, что оно дается мне сложно — скорее, смертельно скучно. Фильм о квантовой физике или лекция по палеонтологии занимают меня куда больше, чем фэнтези, детектив или любовный роман. Чтобы я дочитала книгу до конца, даже чтобы открыла, она должна быть по крайне интересной теме. И, хоть меня много что интересует, я могу представить себя увлеченно читающей только книгу, где на главных или заметных второстепенных ролях будут либо дикие животные теплого пояса, либо одушевленные силы природы, либо неочеловеченные мифические рептилии. Или это должен быть теоретический труд по эзотерике и магии.

Но мало того! Книга еще должна быть написана весьма специфическим языком. Я старомодна, и литературные приемы вроде потока сознания, звукоподражаний, "типаживотного" мышления заставляют меня зевать. Куда интереснее и легче мне прочесть неспешный рассказ с правильно выстроенными предложениями, где все составляющие на своих местах.

Неудивительно, что подходящую книгу я нахожу хорошо если раз в год. Фильму я готова простить больше и досмотреть его с удовольствием, даже если понимаю, что он "на один раз". Но книга требует куда более глубокого сосредоточения, и ей я "одноразовость" не прощаю. Поэтому для меня почти невообразимо составить список прочитанного, в котором половина книг была бы помечена как "не понравилось". Да и что за список бы вышел — полторы книги в год!

И я решила не пытаться снова полюбить чтение. Тем более что его отсутствие не сделало меня глупее.

Так, нужно собрать мысли в кучку и написать об этом фильме, потому что он заслуживает отзыва.

Сюжет прост, но из тех, что никогда не надоедают: попаданцы. Гитлер из весны сорок пятого года перемещается в осень две тысячи четырнадцатого в Берлин. Поначалу он мало что понимает, однако догадывается о своем положении довольно быстро: где-то на двадцатой минуте фильма. Как раз в это время к нему подкатывает репортер, которого вышибли с телеканала, одержимый идеей снять репортаж века. И вот под его камерой Гитлер начинает ходить по улицам Берлина и окрестных городов и спрашивать людей, как им живется в нынешней Германии. Когда полгода назад препод говорил об этом фильме, то обмолвился, что он наполовину состоит из документальных кадров. То есть человека, загримированного под Гитлера, на самом деле водили по улицам и он интересовался мнением простых немцев о современной жизни. И знаете что? Большинство тех, кого он спрашивал, сетовали, что не чувствуют себя ни свободно, ни спокойно. Продавщица из бывшей ГДР рассказывала, что беженцы и их дети ведут себя крайне нагло, молодежь жаловалась на безработицу и безденежье, а когда уже под конец фильма Гитлер прямо спрашивал: пойдете ли вы за мной? — люди отвечали, что, если бы он был настоящим, они бы с радостью шли за ним.

Документальные кадры перемежались художественными, и трудно было понять, что из показанного правда, а что — игра. Вскоре Гитлер стал звездой Интернета, и его пригласили сниматься на тот самый канал, откуда вышибли давешнего репортера. Но на телевидении тоже не все было гладко: директрису канала пытался подсидеть ее заместитель. Чтобы избавиться от нее и от Гитлера, которому она покровительствовала, он шел на подлость, и было время, когда казалось, что его план увенчался успехом. До самого конца фильма я кусала пальцы в ожидании развязки, однако завершилась история радостно. Да что я говорю! Она вовсе не завершилась, она продолжилась.

Особенно интересно было видеть встречи Гитлера с людьми, знавшими его в лицо — как чудовище либо как политика. Его страстность так резко контрастировала с вялостью окружающих, что он подкупал обаянием и был бесспорной звездой этого фильма. Несмотря на то, что авторы сохранили его хрестоматийный образ, в этой истории Гитлер скорее положительный персонаж.

Кроме документальных кадров, которые можно было спутать с художественной съемкой, в фильме приводились вырезки из сетевых видео. Особенно запомнилась мне врезка в самом конце картины, где беженцы сжигали флаг Европейского Союза. И знаете что? Я бы ввела за это смертную казнь.

Я понимаю, какими мотивами продиктован фильм, на какие мысли он должен натолкнуть и какие чувства вызвать. Но, даже видя все эти приемы, я с радостью поддаюсь им, потому что они мастерски исполнены и потому что в глубине души я сочувствую героям этой истории.
_______

P.S. Если будете качать фильм, смотрите только в многоголосом переводе. Озвучка Карповского ужасна.

P.P.S. Только узнала, что это экранизация одноименной книги Тимура Вермеша, которая "не дает этических подсказок". Почитать, что ли...