А ведь эпоха, в которой во вселенной HTTYD живет Иккинг сотоварищи, — самый настоящий мезозой. Как и в мезозойское время, пресмыкающиеся заняли почти все экологические ниши, освоили сушу, воздух и океан, дали потрясающее разнообразие размеров и видов.

В общем рейтинге студентов четвертого и пятого курсов я занимаю четвертое место из шестидесяти пяти со средним баллом диплома 9,05/10. Поэтому место распределения могла выбирать из довольно большого количества вариантов. Мне кажется, я выбрала лучшее из того, что вообще было предложено: Гомельский район. Конкретного населенного пункта еще не знаю, равно как и должности, на которую претендую, это все выяснится либо в начале апреля, либо летом. Гомельский район кажется мне лучшим местом по трем причинам:

а) это все-таки не Гомель, то есть народу в селе или городском поселке будет меньше и работа менее формализована;
б) туда требовались выпускники сразу на три места, а так как я обладаю самым высоким средним баллом среди них, то смогу выбрать, какую из трех должностей принять;
в) это не настолько дальние ебеня, чтобы не добраться до Гомеля при нужде.

Впрочем, я не хочу отрезать себе пути отступления и в июле сдам экзамен в магистратуру, а там посмотрим.

Завтра еще нужно будет получить оценки за педагогическую практику, а со среды и целый месяц после нее писать диплом. Мезоамерика, жди меня!

Нынче думу думаю печальную. О мультифандомной тусовке, конечно же, но и цивилы могут вспомнить что-то похожее.

А дело в том, что, как бы прекрасно ты ни общался с человеком, как бы вы ни заваливали друг друга катятками и сирдечьками, лучшим другом для него будешь не ты, а резкий как понос софандомник, с которым можно обсудить любимый канон. Потому что значительная часть личности человека завязана на его интерес. Если ты человека любишь, но интереса не разделяешь, вы так и будете обмениваться котиками, но на край света он поедет не к тебе и всю ночью проболтает не с тобой.

А есть еще монстрофандомы, в которых ты можешь любить малую часть канона, и разговоры софандомцев о других частях будут тебе неинтересны. Это как в ГП и Толкине, например. И там, и там я люблю, в первую очередь, рептилий, а рептилии, сами знаете, насколько пятые лебеди в третьем ряду. Таким образом, попытки найти друзей среди фандомной тусовки успехом заканчиваются не всегда. А хотелось бы найти такого друга, который разделял бы если не все, то, по меньшей мере, одно мое увлечение.

# Как говорил кто-то из умных людей: что больше двух раз — то тенденция. Так вот, у подсознания появилась тенденция брать светлый образ из моей головы и во сне всячески опошлять его.

Оно уже прошлось по Камчатке, а сегодня отчего-то невзлюбило Областной Лицей, где я училась в старших классах. Уже точно не помню, что показывал сон, запомнила только, что место, где мне всегда было хорошо, оказалось вдруг неприветливо и неуютно, и я была там словно не у дел. С реальным лицеем место из сна имело мало общего, но, когда я проснулась, неприятно было думать именно о реальном лицее, хотя, видит небо, он в том не виноват.

Знать бы, откуда это все.

# Интересно, если я прославлюсь, как Роулинг, в какой школьный курс войдут мои произведения: белорусской или русской литературы?

Помню, читала как-то, что "Хоббит" — книга для детей, а потому и злодей там безыскусный, доступный детскому пониманию — Смауг. "Властелин" же — произведение для взрослых как раз за счет сложности и серьезности отрицательного персонажа — Саурона.

В то же время Саурон ни во времена Моргота, ни в третью эпоху, если мне не изменяет память, не мог властвовать над драконами, и Смауг — детский злодей — был ему не по зубам.

Мораль поста такова: понты не всегда отражают реальное положение вещей.

Вас снова ждут заметки недоэтнографа, но я сейчас попытаюсь рассудить, как могла явиться на свет культура, лишенная нравственных координат и понятий правильного и неправильного. Причем не одна замкнутая общность, а целый материк, населенный людьми, наполненный множеством языков и различных укладов жизни. Почему во всех языках отсутствуют понятия добра и зла ("злоба" и "доброта" как черты характера, понятно, имеют свои обозначения), а есть только "польза" и "вред", "опасность" и "безопасность". Почему люди, создавшие столько прекрасных цивилизаций, ориентируются в мире как животные, не имея нравственного идеала, а заботясь лишь о собственном благополучии.

И вот тут кроется корень разгадки. По одной из версий возникновения морали в нашем мире, на заре времен люди начали отделять себя от животных. "Мы — не они и не будем как они". Животные потакают свое природе, а мы обуздаем ее и станем над ней хозяевами. Мы подчиним себе страх, голод и похоть. Так появились множественные брачные запреты, первым из которых, если не ошибаюсь, стал запрет жениться внутри племени. Затем вне закона оказались добрачные связи, и пошло по накатанной. Так люди доказали, что властны над инстинктом размножения. Во время инициаций юноши и девушки доказывали, что властны над стремлением к самосохранению и собственным страхом. Что они не животные какие-нибудь, а достойны присоединиться к человеческому сообществу. Из подавления природного начала родилась мораль, обросла новыми правилами и ореолом святости, убедила людей, что она есть тот непреложный закон, по которому должно вести себя не только с себе подобными, но и с самим собой, и с Богом.

Если исходить из этой теории, то в мире, где морали нет, люди не должны были отделять себя от животных. И, как показывает практика, не отделяли. Более того, они не отделяли себя от вообще всей природы: одним из постулатов мировоззрения стало наличие божественного света в чем угодно существующем на земле. Будь ты человек, вулкан, птица, самая маленькая букашка — все равны перед Небесным Отцом, в каждом одинаково горит его огонь. Если различий нет, незачем их доказывать, и можно выстраивать жизнь из соображений пользы и красоты. Правила общежития, конечно, существуют, но всем известно, что они распространяются лишь на человеческое сообщество, да и то не на всякое. С природой и чужестранцами, с Богом на небе и Богом в себе общаются по другим законам.

Ошибкой было бы полагать, что у жителей моего мира вообще нет духовных ориентиров. Ориентиром выступает учение о божественном свете. Искра этого света горит во всем, что есть на свете, во плоти и без, в самостоятельном и безличным, в живом и неживом, и все равноценны, и за жизнь животного можно отдать жизнь человека. Голос Бога в тебе — это голос твоего сердца, души, совести, назови как хочешь. Но, если мы привыкли, что совесть является строгим цензором, определяющим добродетель и порок, то похожее слово в языках материка обозначает внутренний голос, координирующий действия в соответствии с Богом внутри души. Не "нравственно это или нет", а "пойдет мне на пользу или нет", "радуется моя душа или тоскует".

Когда у тебя только шестой урок и ты сидишь как лох в учительской, можно и наебашить перевод старого сочинения на тему "Откуда есть пошел Райхо Сабхати".

О преображении господина Запада, несущего пепел, четвертого сына царицы Неба, Лои Сабхати

из сочинения "Предания суатрийской старины"

Если кого Небесный Отец не наделяет сердцем и разумом, тому дает легкомыслие и праздное любопытство. Отмеченный этим даром мается скукой, и забавы его становятся все грубее, пока, наконец, не приводят его к гибели. Таковы были свирепейшие сыновья Создателя — господа западного и восточного пределов материка. Тысячи тысяч лет до появления людей летали они по миру, и всякую живую тварь, и всякое владение океана знали. Когда явился на земле род людской, Отец Небесный велел своему семейству родниться с ним и дружить с ним. Так и господ Востока и Запада вынудил являться людям в привычных для них обличьях. Но страшные обличья избрали они себе, и не было у людей с ними ни родства, ни согласия.

С тех пор минуло много лет, и Лои Сабхати, господин Запада, царь засух возжелал сделаться человеком. Матушка его тому не препятствовала, потому как была праздно любопытна и полагала, что преображение сына развлечет ее. Господин Отец Небесный, однако, не рад был затее, а Сабхати сказал, что просьбы его не исполнит. Тогда похитил Сабхати у одного колдуна золотую печать, сила которой была такова, что умела неживое сделать живым. И плотью облекся Сабхати, и кожей оброс, и сердце в его груди забилось по-человечьи.

Родился он в области Герна, что на севере от Медного берега, и в младенчестве получил имя Райхо и прозвище Итуварла, ветер западный, ибо с того часа, как покинул он утробу, и до последнего вздоха из глаз его глядел царь засух, и души не было в нем человеческой.

Так рос он и много зла [в первоисточнике — "бед, несчастий" — прим. Нуремхет] успел сотворить, не ведая предела своей силы. Двадцать три лета минуло над ним, и тоскливо сделалось ему в родном селении. Вскоре оставил он дом и ушел в Суари, думая найти удачу на южном берегу, в области, что зовется нынче Гала-га-Нома. Там повстречал он таких же искателей удачи, каким был сам, и сдружился с ними, и ушел на войну. Новый сплав появился в те века — бронза, и многие цари приморского юга мечтали с его помощью покорить соседей.

Лои Сабхати и его друзья добыли себе оружие из бронзы и приходили к царям, нанимаясь, как это бывает и теперь, к ним на службу. Тем прославились они, и получили имя Халиноми — Дом Мертвых, и много прошли битв, прежде чем погибнуть близ западного побережья Суари. Того не знал Сабхати, что будет жить, пока не вернется в огненный дом свой. Там истает его плоть и лопнут кости, там закипит и испарится кровь, там запекутся внутренности его, ибо тело человеческое хрупко и нет в нем вечности.

Так вернулся господин Запада в ужасное свое обиталище [речь идет о Суатрийском огненном обруче — прим. Нуремхет] и остался там. Любопытство его было утолено, и больше не хотелось ему возвращаться к жизни смертного существа. Бессмертие и могущество оказались ему дороже человечьей радости, и вновь настал на земле порядок, который в начале времени установил Небесный Отец.
_____________________

Почему я думаю, что этот текст написан в среднем за семь веков до правления князя Иницара (хотя сам сборник преданий могли составить гораздо позже). Во-первых, из-за присловья "Лои", которое в разных формах бытовало в то время и обозначало нечто вроде "великий господин". Так называли некоторых царей, членов небесного семейства, Мать-Землю и жен братьев-ураганов, иногда — Небесного Отца. Со временем это присловье употреблялось все реже, пока, наконец, почти не вышло из обращения. Во-вторых, тогда же бытовали эпитеты, применяемые к Сабхати: несущий пепел, царь засух и так далее. Существовал обычай называть братьев-ураганов (похоже, еще их матушку и жен) несколькими образными именами. Например, можно было не говорить "Сабхати", а сказать "царь засух", и всем (наверное), было ясно, о ком речь. Со временем эпитеты тоже вышли из обращения, и к тому веку, когда правил Иницар, силы природы (кроме старшего поколения) звали их личными именами. Да и "господами такой-то части света" братьев-ураганов перестали звать.

У трех моих знакомых на дайри подпись под аватаркой гласит "carpe diem" и еще у двух дневники называются "Тихий омут".

Это что, дайри-мода?

А теперь поговорим о том, какие художественные образы мне претят, хотя в жизни к этим вещам я могу относиться спокойно.

Утонченность. К ней я отношусь одинаково холодно как в искусстве, так и в жизни. Моя красота — это грубость и дикость, тяжесть и варварская роскошь, в том числе в женщинах. Единственная утонченность, которая может меня тронуть, — доведенная до абсурда, гротескная, а потому тоже грубая.

Сталь. В жизни не имею ничего против этого металла, но сталь как художественный образ так замылен и патетичен, что без ущерба для сюжета предпочту заменить его железом, медью, бронзой, оловом, золотом или серебром, наконец. Если эти металлы и создают пафосные образы, то, по крайней мере, их пафос мне близок.

Все, что прекрасно чувствовать, но нельзя назвать своим именем. Все, что касается Бога в мире и Бога в человеке, любви, красоты, тайных душевных устремлений. Я еще понимаю, когда обо всем этом прямо говорится в публицистической литературе, хотя тоже не слишком приветствую. Но когда в художественной автор начинает описывать то, что должен был дать читателю почувствовать самому, для меня это верный признак бездарности.

Когда я хочу увидеть черты себя-нынешней в себе-малолетке, не могу не вспомнить о вулканах. Их люблю с детского сада, но не помню, почему. В пять или шесть лет я рисовала серию картинок о дружбе девочки с вулканом и как они весело проводили время (не пытайтесь представить). В преддверии очередного утренника, когда одногруппницы наряжались в снежинок, я заявила матушке, что я огонь, а не снежинка. Она сшила мне черно-красный сарафан с растительным орнаментом по бретелям, и в хороводе бело-голубых товарок я, должно быть, выглядела неуместно. Одногруппникам было, в целом, все равно, а вот воспитательницы перешептывались у стены, и я уловила из их разговора нечто вроде "какая уродливая снежинка".

Вулканы я люблю до сих пор: может, не так горячо, как в детстве, но нежно — будто супруга. Месяц назад, глянув документальный фильм о дикой природе Камчатки, я подумала, что хорошо бы поселиться в этом живописном краю. Тем более что она не совсем мне чужда: там родилась матушка.

Правда, около недели назад мне приснилось, что я и впрямь оказалась на Камчатке — в квартире дальних родственников, находящейся в крыле больницы. А поскольку я не люблю общественные учреждения в целом, впечатления от сна остались тягостные. Впрочем, я более чем уверена, что Камчатка — это не только убогие больницы; все, что есть в ней советского, постсоветского, вообще людского — поверхностное, наносное, не отражающее и не затрагивающее сути.

Не говоря уже о том, что привычным именем сон мог назвать просто левую хрень.