Помню, читала как-то, что "Хоббит" — книга для детей, а потому и злодей там безыскусный, доступный детскому пониманию — Смауг. "Властелин" же — произведение для взрослых как раз за счет сложности и серьезности отрицательного персонажа — Саурона.

В то же время Саурон ни во времена Моргота, ни в третью эпоху, если мне не изменяет память, не мог властвовать над драконами, и Смауг — детский злодей — был ему не по зубам.

Мораль поста такова: понты не всегда отражают реальное положение вещей.

Вас снова ждут заметки недоэтнографа, но я сейчас попытаюсь рассудить, как могла явиться на свет культура, лишенная нравственных координат и понятий правильного и неправильного. Причем не одна замкнутая общность, а целый материк, населенный людьми, наполненный множеством языков и различных укладов жизни. Почему во всех языках отсутствуют понятия добра и зла ("злоба" и "доброта" как черты характера, понятно, имеют свои обозначения), а есть только "польза" и "вред", "опасность" и "безопасность". Почему люди, создавшие столько прекрасных цивилизаций, ориентируются в мире как животные, не имея нравственного идеала, а заботясь лишь о собственном благополучии.

И вот тут кроется корень разгадки. По одной из версий возникновения морали в нашем мире, на заре времен люди начали отделять себя от животных. "Мы — не они и не будем как они". Животные потакают свое природе, а мы обуздаем ее и станем над ней хозяевами. Мы подчиним себе страх, голод и похоть. Так появились множественные брачные запреты, первым из которых, если не ошибаюсь, стал запрет жениться внутри племени. Затем вне закона оказались добрачные связи, и пошло по накатанной. Так люди доказали, что властны над инстинктом размножения. Во время инициаций юноши и девушки доказывали, что властны над стремлением к самосохранению и собственным страхом. Что они не животные какие-нибудь, а достойны присоединиться к человеческому сообществу. Из подавления природного начала родилась мораль, обросла новыми правилами и ореолом святости, убедила людей, что она есть тот непреложный закон, по которому должно вести себя не только с себе подобными, но и с самим собой, и с Богом.

Если исходить из этой теории, то в мире, где морали нет, люди не должны были отделять себя от животных. И, как показывает практика, не отделяли. Более того, они не отделяли себя от вообще всей природы: одним из постулатов мировоззрения стало наличие божественного света в чем угодно существующем на земле. Будь ты человек, вулкан, птица, самая маленькая букашка — все равны перед Небесным Отцом, в каждом одинаково горит его огонь. Если различий нет, незачем их доказывать, и можно выстраивать жизнь из соображений пользы и красоты. Правила общежития, конечно, существуют, но всем известно, что они распространяются лишь на человеческое сообщество, да и то не на всякое. С природой и чужестранцами, с Богом на небе и Богом в себе общаются по другим законам.

Ошибкой было бы полагать, что у жителей моего мира вообще нет духовных ориентиров. Ориентиром выступает учение о божественном свете. Искра этого света горит во всем, что есть на свете, во плоти и без, в самостоятельном и безличным, в живом и неживом, и все равноценны, и за жизнь животного можно отдать жизнь человека. Голос Бога в тебе — это голос твоего сердца, души, совести, назови как хочешь. Но, если мы привыкли, что совесть является строгим цензором, определяющим добродетель и порок, то похожее слово в языках материка обозначает внутренний голос, координирующий действия в соответствии с Богом внутри души. Не "нравственно это или нет", а "пойдет мне на пользу или нет", "радуется моя душа или тоскует".

Когда у тебя только шестой урок и ты сидишь как лох в учительской, можно и наебашить перевод старого сочинения на тему "Откуда есть пошел Райхо Сабхати".

О преображении господина Запада, несущего пепел, четвертого сына царицы Неба, Лои Сабхати

из сочинения "Предания суатрийской старины"

Если кого Небесный Отец не наделяет сердцем и разумом, тому дает легкомыслие и праздное любопытство. Отмеченный этим даром мается скукой, и забавы его становятся все грубее, пока, наконец, не приводят его к гибели. Таковы были свирепейшие сыновья Создателя — господа западного и восточного пределов материка. Тысячи тысяч лет до появления людей летали они по миру, и всякую живую тварь, и всякое владение океана знали. Когда явился на земле род людской, Отец Небесный велел своему семейству родниться с ним и дружить с ним. Так и господ Востока и Запада вынудил являться людям в привычных для них обличьях. Но страшные обличья избрали они себе, и не было у людей с ними ни родства, ни согласия.

С тех пор минуло много лет, и Лои Сабхати, господин Запада, царь засух возжелал сделаться человеком. Матушка его тому не препятствовала, потому как была праздно любопытна и полагала, что преображение сына развлечет ее. Господин Отец Небесный, однако, не рад был затее, а Сабхати сказал, что просьбы его не исполнит. Тогда похитил Сабхати у одного колдуна золотую печать, сила которой была такова, что умела неживое сделать живым. И плотью облекся Сабхати, и кожей оброс, и сердце в его груди забилось по-человечьи.

Родился он в области Герна, что на севере от Медного берега, и в младенчестве получил имя Райхо и прозвище Итуварла, ветер западный, ибо с того часа, как покинул он утробу, и до последнего вздоха из глаз его глядел царь засух, и души не было в нем человеческой.

Так рос он и много зла [в первоисточнике — "бед, несчастий" — прим. Нуремхет] успел сотворить, не ведая предела своей силы. Двадцать три лета минуло над ним, и тоскливо сделалось ему в родном селении. Вскоре оставил он дом и ушел в Суари, думая найти удачу на южном берегу, в области, что зовется нынче Гала-га-Нома. Там повстречал он таких же искателей удачи, каким был сам, и сдружился с ними, и ушел на войну. Новый сплав появился в те века — бронза, и многие цари приморского юга мечтали с его помощью покорить соседей.

Лои Сабхати и его друзья добыли себе оружие из бронзы и приходили к царям, нанимаясь, как это бывает и теперь, к ним на службу. Тем прославились они, и получили имя Халиноми — Дом Мертвых, и много прошли битв, прежде чем погибнуть близ западного побережья Суари. Того не знал Сабхати, что будет жить, пока не вернется в огненный дом свой. Там истает его плоть и лопнут кости, там закипит и испарится кровь, там запекутся внутренности его, ибо тело человеческое хрупко и нет в нем вечности.

Так вернулся господин Запада в ужасное свое обиталище [речь идет о Суатрийском огненном обруче — прим. Нуремхет] и остался там. Любопытство его было утолено, и больше не хотелось ему возвращаться к жизни смертного существа. Бессмертие и могущество оказались ему дороже человечьей радости, и вновь настал на земле порядок, который в начале времени установил Небесный Отец.
_____________________

Почему я думаю, что этот текст написан в среднем за семь веков до правления князя Иницара (хотя сам сборник преданий могли составить гораздо позже). Во-первых, из-за присловья "Лои", которое в разных формах бытовало в то время и обозначало нечто вроде "великий господин". Так называли некоторых царей, членов небесного семейства, Мать-Землю и жен братьев-ураганов, иногда — Небесного Отца. Со временем это присловье употреблялось все реже, пока, наконец, почти не вышло из обращения. Во-вторых, тогда же бытовали эпитеты, применяемые к Сабхати: несущий пепел, царь засух и так далее. Существовал обычай называть братьев-ураганов (похоже, еще их матушку и жен) несколькими образными именами. Например, можно было не говорить "Сабхати", а сказать "царь засух", и всем (наверное), было ясно, о ком речь. Со временем эпитеты тоже вышли из обращения, и к тому веку, когда правил Иницар, силы природы (кроме старшего поколения) звали их личными именами. Да и "господами такой-то части света" братьев-ураганов перестали звать.

У трех моих знакомых на дайри подпись под аватаркой гласит "carpe diem" и еще у двух дневники называются "Тихий омут".

Это что, дайри-мода?

А теперь поговорим о том, какие художественные образы мне претят, хотя в жизни к этим вещам я могу относиться спокойно.

Утонченность. К ней я отношусь одинаково холодно как в искусстве, так и в жизни. Моя красота — это грубость и дикость, тяжесть и варварская роскошь, в том числе в женщинах. Единственная утонченность, которая может меня тронуть, — доведенная до абсурда, гротескная, а потому тоже грубая.

Сталь. В жизни не имею ничего против этого металла, но сталь как художественный образ так замылен и патетичен, что без ущерба для сюжета предпочту заменить его железом, медью, бронзой, оловом, золотом или серебром, наконец. Если эти металлы и создают пафосные образы, то, по крайней мере, их пафос мне близок.

Все, что прекрасно чувствовать, но нельзя назвать своим именем. Все, что касается Бога в мире и Бога в человеке, любви, красоты, тайных душевных устремлений. Я еще понимаю, когда обо всем этом прямо говорится в публицистической литературе, хотя тоже не слишком приветствую. Но когда в художественной автор начинает описывать то, что должен был дать читателю почувствовать самому, для меня это верный признак бездарности.

Когда я хочу увидеть черты себя-нынешней в себе-малолетке, не могу не вспомнить о вулканах. Их люблю с детского сада, но не помню, почему. В пять или шесть лет я рисовала серию картинок о дружбе девочки с вулканом и как они весело проводили время (не пытайтесь представить). В преддверии очередного утренника, когда одногруппницы наряжались в снежинок, я заявила матушке, что я огонь, а не снежинка. Она сшила мне черно-красный сарафан с растительным орнаментом по бретелям, и в хороводе бело-голубых товарок я, должно быть, выглядела неуместно. Одногруппникам было, в целом, все равно, а вот воспитательницы перешептывались у стены, и я уловила из их разговора нечто вроде "какая уродливая снежинка".

Вулканы я люблю до сих пор: может, не так горячо, как в детстве, но нежно — будто супруга. Месяц назад, глянув документальный фильм о дикой природе Камчатки, я подумала, что хорошо бы поселиться в этом живописном краю. Тем более что она не совсем мне чужда: там родилась матушка.

Правда, около недели назад мне приснилось, что я и впрямь оказалась на Камчатке — в квартире дальних родственников, находящейся в крыле больницы. А поскольку я не люблю общественные учреждения в целом, впечатления от сна остались тягостные. Впрочем, я более чем уверена, что Камчатка — это не только убогие больницы; все, что есть в ней советского, постсоветского, вообще людского — поверхностное, наносное, не отражающее и не затрагивающее сути.

Не говоря уже о том, что привычным именем сон мог назвать просто левую хрень.

В одной из серий "Всадников Олуха" на остывшего Кривоклыка хотели посадить дракончиков-огнеедов, чтобы он перенял их жар. Друзья отправились разыскивать огнеедов и вернулись через несколько часов с парой десятков малюток. Задирака протянул миску, предложив напоить Кривоклыка содержимым. На вопрос, что там за хуйня, сказал, что это молоко огнеедов. Рыбьеног отметил, что драконов нельзя доить.

— Да? — Задирака показал ему обожженную руку. — А где ты был три часа назад?!

Меня мучает вопрос, что же было в той миске и откуда Задирака это надоил.

Я редко советую в дневнике фандомное творчество: предпочитаю восторгаться в отзыве к самой работе. Дать ссылку читателям мне приходит в голову только в том случае, когда работа АХУИТЕЛЬНА БОЖЕ Ж ТЫ МОЙ ВЕСЬ МИР ДОЛЖЕН ЕЕ ЗНАТЬ. Так вот, на нынешней Зимней Битве я нашла такую работу.

У команды Сказок в самом начале выкладки есть цикл из шести песен. Музыка от популярных композиций, слова — собственные. Нечто вроде стеба над сказками: как звучали бы истории Винни-Пуха, Красной Шапочки, Золотой рыбки, Змея Горыныча и Колобка в жанре попсы. Послушайте весь цикл — не пожалеете. У меня от "Рыбалки" мурашки по коже бегали. Но первейший любимец выкладки, ради которого я и пишу весь пост — песня "Дракон". В ней нет припева, который повторялся бы по пять раз, а слова такие шикарные, что я, жалея незадачливое чудовище, орала как сученька. Дракону изрядно досталось от деревенских. Мне было так его жаль (несмотря на ор), что я вдохновилась на дженорейтинговый драббл, который выложу несколько позже.

А пока поорите и вы.

Что еще не нравится в фиках, в основном, в тех, что пишутся на Битву, — так это незаконченность. Причем не как художественный прием, а как "ну, я же тут не роман пишу, а миди в низкорейтинг, семь тыщ слов есть, прервусь на этой фразе, вроде мощно звучит".

В основном, этим страдают фики и ориджи, которые пишут по поводу, будь то дедлайн на Битве или подарок другу. Работы, написанные просто так, обычно имеют что-то вроде концовки.

Врага надо знать в лицо, посему дам ссыль на фик, который сподвиг меня поорать. Это миди "Чабаны и драконы" в выкладке ГП-приключенцев. Кто прочтет — скажите, ну, правда же, оно больше походит на первую главу приключенческого романа, чем на самостоятельный рассказ?

Нашла занятное сходство. Халиноми относились к Дархи примерно так же, как всадники Олуха — к своим драконам. Одновременно как к личности и как к собственности.

Халиноми догадывались, что у Дархи есть воля, отличная от их, поэтому, когда им не нужна была переводчица, легко отпускали ее на рынок, на праздник или к подруге. В то же время все серьезные шаги, касающиеся ее будущего, должны были совершаться с их ведома. Иными словами, если бы Дархи захотела переселиться в другую местность или выйти замуж, Халиноми должны были дать согласие. Потому что в глобальном смысле именно они распоряжались ее судьбой.

Примерно так же относятся к своим драконам Иккинг и компания. Им известно, что у чудищ есть собственная воля, но, если эта воля выходит за определенные рамки, всадники принимают меры. Так, Громгильда может нарушить команду Астрид и полететь не тем путем, что укажет всадница, и Астрид еще похвалит ее за сообразительность. Но стоило этой самой Громгильде улететь в места гнездования, как Астрид и владельцы других улетевших драконов изумились, возмутились, испугались, а Рыбьеног вовсе посадил питомицу на цепь. Когда Барс и Вепрь стали служить Иккингу, близнецы Торстоны не сказали: "Ну, что же, это их воля, мы не вправе им указывать". Они принялись строить планы на тему "как вернуть нашего дракона". То есть такое проявление личной воли викинги восприняли как из ряда вон выходящее. Личности-то личности, но пускай не забывают, кому принадлежат.

Разница между этими примерами в том, что Халиноми могли силой принудить Дархи исполнять их волю, а отдельно взятый викинг с отдельно взятым драконом мало что мог поделать. Посему Халиноми необязательно было вести себя любезно, а вот всадникам приходилось. Поэтому с какого хуя они решили, что драконы — их собственность, непонятно.

По этому посту может показаться, что я не одобряю отношений, сложившихся между драконами и всадниками, но это не так, мне все нравится.